Как различаются римские «Пиры у Красса» в Москве и Минске!
Все в них разное — и музыка, и движения, и темп. Одинаковое только то, что и в том, и в другом случае музыку написал Арам Хачатурян — для балета «Спартак». Но постановщики разные — Юрий Григорович для Большого театра в Москве и Валентин Елизарьев для Большого в Минске. И тот, и другой балет на премьере (в 1968 и 1980 годах) вызвали восторг и ажиотаж, и тот, и другой прошли испытание временем.
Я перестала считать, сколько раз видела минский «Спартак», примерно после пятнадцатого раза, но мечтала увидеть постановку Григоровича. И чтобы обязательно в театре. Потому что телевидение не создано для балета. (Хотя, когда другой возможности нет, это тоже прекрасно).
Григоровичский «Спартак» я тем более хотела увидеть, потому что сам Валентин Елизарьев, когда я работала над книгой о нем, рассказывал, какое ошеломляющее впечатление произвел этот спектакль на него, тогда первокурсника балетмейстерского отделения Ленинградской консерватории.
Правда, когда Валентин Елизарьев ставил своего «Спартака», он ушел от версии Григоровича настолько далеко, насколько возможно. И если после Минска смотришь этот балет в Москве, не перестаешь удивляться разнице: здесь и музыка разная (уговорить Арама Хачатуряна сделать новую редакцию специально для Минска было не самой простой задачей, рассказывал Валентин Николаевич), и персонажи. В минском спектакле нет куртизанки Эгины, которой в московском отдано немало времени. У Григоровича потрясающие по силе — и постановки, и исполнения — массовые сцены, прекрасные сольные вариации главных героев. Но какие у Елизарьева адажио! Памятуя нашу белорусскую классику, без которой ни один концерт не обходится — адажио Спартака и Фригии из второго акта, слышишь эту музыку у Григоровича и удивляешься: «Как? Почему?» Почему на эту музыку танцуют совсем другое? Разве не очевидно, что она — про любовь, а не про сражение? А когда видишь сцены, с которых я начала свой рассказ, в Москве — а они здесь медленные, тягучие, без страсти, — удивляешься, с одной стороны, советской целомудренности (все-таки балет поставлен в 1968 году), а с другой — елизарьевской смелости. Я была школьницей, когда услышала об этом балете впервые: приехала мамина подруга из Минска (мы жили в Гомеле) и на кухне, шепотом, рассказывала, что сейчас в оперном театре «идет такое!». Вся столица ходила смотреть «Пир у Красса».
И еще одно разительное отличие — в сценографии. Когда посмотришь оба балета, ясно видишь разницу между очень хорошим художником Симоном Вирсаладзе в московской постановке и гениальным Евгением Лысиком в минской. Вирсаладзе иллюстрирует, а Лысик придает постановке символизм, увеличивая масштаб спектакля до вселенского, как любит Елизарьев.
В Москве я посмотрела два спектакля Юрия Григоровича — «Спартак» и «Иван Грозный»: они шли несколько вечеров подряд в Большом. Неудивительно: с 3 по 11 июня там проходил самый престижный в мире Международный конкурс артистов балета, его посвятили 95-летию великого — теперь уже можно это сказать — Григоровича.
Я побывала и на «Спартаке», и на «Иване», и оба раза мне повезло с составами. Каждый балетоман (а мой балетоманский стаж — жизнь) знает: от исполнителя зависят акценты спектакля, от его харизмы (а не у каждого артиста она есть) зависит, что вы увидите: борьбу, любовь, сластолюбие или волю к власти. На мой (субъективный, конечно) взгляд, лучшим Спартаком белорусской сцены был Владимир Комков. В Москве многие не могут забыть первого Спартака — Владимира Васильева. В антракте я подслушала разговор: «Спартаков было много, Васильев хорош, но и другие хороши. А вот другого такого Красса, как Марис Лиепа, не было».
В «моем» спектакле Крассом был Артемий Беляков, Спартаком — Игорь Цвирко, Фригией — Евгения Образцова, а Эгиной — Юлия Степанова. Цвирко и Образцова были великолепны, и я размечталась: как хотела бы увидеть их в главных партиях в постановке Валентина Елизарьева!
Не все мечты сбываются, но в этот мой балетно-конкурсный приезд в Москву сбылась еще одна: я увидела «Ивана Грозного». Первый раз я смотрела его, когда мне было 12 лет, и, забыв балетные подробности, помню, что испытала эмоциональное потрясение. Спустя несколько десятилетий я испытала его снова. Очень повезло с составом: Иван Грозный — Иван Васильев, Анастасия — Анна Никулина, князь Курбский — Денис Родькин. Иван Васильев белорусам не чужой: минское хореографическое училище окончил, а в 2005 году на балетном конкурсе в Москве завоевал золотую медаль, представляя Беларусь. И сила его перевоплощения в другого Ивана — Грозного — была так велика, что дух захватывало не только от головокружительных прыжков, которыми Иван так знаменит, но и от царя этого — грозного, влюбленного, страдающего и карающего.
Мне кажется, я как вздохнула перед началом спектакля, так выдохнула, только когда занавес закрылся. Даже в антракте не встала с места — не хотела расплескать настроение. Валентин Елизарьев, кстати, говорил мне, что спектакль продолжается и в антракте. И теперь я точно знаю, что он имел в виду.
Фото Михаила Пеньевского