Что делал молодой Сергей Эйзенштейн в Минске и какое кардинальное решение здесь принял
- Подписаться на
Эту ночь в Минске великий кинорежиссер помнил всю жизнь. Подробности — в материале корреспондента агентства «Минск-Новости».
Из мемуаров Сергея Эйзенштейна: «Помню ночь в Минске. Художник передвижных фронтовых трупп, всклокоченный, катается по постели. Художнику надо принимать кардинальное решение, чем быть и как быть. Художник этот — я».
Ах, как хочется сказать, что у нас в Минске молодой Сергей Эйзенштейн решил заняться кино! Но нет. Кино в его жизни было потом. А в Минске Эйзенштейн сделал другой выбор: собрался поступать на курсы переводчиков японского языка при Академии Генштаба Красной Армии.
Напомним, Сергей Михайлович Эйзенштейн (1898–1948) — великий кинорежиссер. Титан, основоположник. Создатель классических лент «Броненосец «Потемкин», «Александр Невский», «Иван Грозный»… При чем здесь Минск, Генштаб и японский язык?
Сын времени
Давайте по порядку. Время действия — август 1920 года. Идет советско-польская война. 22-летний Эйзенштейн служит в Красной армии.
«Революция дала мне самое дорогое — она сделала меня художником», — напишет он позднее. Художником в прямом и переносном смысле слова. Но на пустом месте художники не возникают. Отец Сергея Михайловича — городской архитектор Риги, зодчий высокого класса. Мать — из богатейших купцов Конецких (замечательный писатель-моряк Виктор Конецкий ей родня). После рождения сына они разошлись, однако, и живя порознь, Сереженьку обожали, для его образования и воспитания ничего не жалели.
Три языка, которыми Эйзенштейн владел смолоду, его многочисленные и разносторонние таланты, невероятная эрудиция — все заложено в детстве и отрочестве. А дальше мальчик вырос, и отец настоял, чтобы сын, как некогда он сам, поступил в петербургский Институт гражданских инженеров, готовивший архитекторов.
И тут 1917 год. В февральские дни темпераментный студент Эйзенштейн, естественно, в гуще событий. Дальше Временное правительство преобразует его институт в школу прапорщиков. Взявшие власть большевики эту школу бросают защищать красный Питер, и недавний «домашний принц» оказывается на фронтах Гражданской. Сапер, телефонист, техник в военно-строительных частях…
Но революция — это еще и шанс для тех, кто молод, талантлив, энергичен. Сергея давно интересовал театр, и в начале 1920-го он становится художником в одной из передвижных трупп при политуправлении Западного фронта. В этом качестве и прибыл в Минск вскоре после освобождения города от поляков. Накануне получил благодарность за роспись агитпоезда «Красноармеец», сейчас делал какую-то особую складную полевую сцену, которую сам же и придумал.
«Прямо Европа»
Его воспоминания о Минске 1920 года рассыпаны по разным источникам — мемуарам, случайным заметкам, письмам. Но если суммировать…
Похоже, здесь парень отдыхал после «походно-бивуачной» (его слова) и теплушечной жизни. Нет, конечно, война есть война. «Ехали из Смоленска неделю. Три дня стояли в сожженном Борисове. Все станции по пути (и вокзал Минска) сожжены, мосты разрушены — везде временные». В самом городе «грохот повозок. Артиллерия. Лошади. Проволочные заграждения и рогатки». Но вместе с тем… Из письма матери: «Здесь прямо Европа. Свободно продаются, например, лимоны (и только 350 р. штука!), картофельная мука (200 р.!), рис (1 400 р.), миндаль, чернослив, грецкие орехи, цикорий, шоколад, эмалированная посуда, подтяжки, белье (идеальное), булки (200 р. штука) etс. В общем — все, кроме — денег. Мой основной оклад очень мал — 3 600 р.». Последнее замечание, кстати, дает представление о соотношении заработков и цен.
Ложа «Стелла»
Еще Эйзенштейн в Минске вступил в масонскую ложу. Только давайте без страшных глаз. Масонские мировые заговоры — это из области конспирологических фантазий. У нас в 1920-м уж точно все было проще. Сам Эйзенштейн данный эпизод вспоминал с юмором.
Как-то на улице он увидел объявление о лекции для красноармейцев. Тема — теория смеха Анри Бергсона. Был такой французский философ. Правда, большинство красноармейцев не все буквы знают, им только о Бергсоне слушать! Но Эйзенштейну стало интересно. Лекцию читал профессор-филолог Борис Зубакин. Его во время польской войны мобилизовали в Красную армию, да, видно, поняв, что человек не от мира сего, определили «клубным инструктором и лектором». При этом поэт и интеллектуал Зубакин еще до революции был видной фигурой среди петербургских мистиков-розенкрейцеров. Сейчас он создает в Минске ложу «Стелла» («Звезда»), где носит титул «епископа Богори». Эйзенштейн получает приглашение.
«Я никогда не забуду помещение «ложи» в Минске! В проходном дворе — одноэтажный дом, занятый под красноармейский постой. Несколько комнат с койками, портянками, обмотками, гармонью и балалайкой. Почему-то озабоченные и задумчивые красноармейцы. Маленькая дверь дальше. <…> Мы приходим туда — несколько человек. Тренькает за дверью балалайка. Стучат котелки с ужином из походной кухни во дворе. А здесь — накинув белую рубаху поверх гимнастерки и обмоток — трижды жезлом ударяет в пол долговязый анархист. Возвещает, что «епископ Богори готов нас принять». Омовение ног посвящаемым руками самого епископа. Странная парчовая митра и подобие епитрахили на нем. Какие-то слова. И вот мы, взявшись за руки, проходим мимо зеркала. Зеркало посылает союз наш в… астрал. Балалайку за дверью сменяет гармонь. Стучат опустевшие котелки… Красноармейцы уже веселы. Печаль их была ожиданием ужина. А мы уже… рыцари. Розенкрейцеры».
Позднее члены минской ложи «Стелла» сфотографировались. Мы публикуем снимок с разъяснением, кто есть кто.
Эзотерические лекции Зубакина Эйзенштейн слушал с интересом, но просуществовала ложа недолго. Ее члены все же носили военную форму и один за другим разъехались по новым местам службы. Чуть иначе вышло у Эйзенштейна.
«Возвращение «Броненосца»
Молодого красноармейца занимала не только мистика масонства. Месяц назад он познакомился в Смоленске со специалистом-японистом. Стал брать уроки. Особенно увлекло изучение иероглифов, ведь они явление или понятие передают образами рисунка-идеограммы. Сейчас киноведы пишут, что схожий принцип Эйзенштейн использовал при монтаже своих картин.
Но дальше чередой произошли несколько важных событий. Во-первых, закончилась война (1921). Бывшим студентам разрешили снова сесть за парты. Восстановлен и Институт гражданских инженеров. Вернуться туда? Но Академия Генштаба как раз объявляет набор на курсы переводчиков с японского. Тоже интересно! Хотя, вообще-то, больше всего Сергея занимает театр — с ним связана масса идей и замыслов…
И в этот момент приходит письмо: умер отец. Когда-то он уговорил Сережу учиться на архитектора. Может, знак судьбы? И своим уходом отец освобождает сына от взятых обязательств?
«Ночь в Минске», с которой мы начали рассказ, — это ночь раздумий: какую дорогу выбрать?
Он поехал в Москву поступать в академию. Но там плюнул и пошел устраиваться в театр Пролеткульта. Кино, как уже сказано, случилось в его жизни потом…
…Где-то в начале 1990-х я брал интервью у известного кинорежиссера Геннадия Полоки, автора «Республики ШКИД» и «Интервенции». В Минске, в Верхнем городе, он искал натуру, напоминающую Одессу 1920-х годов: в новой картине «Возвращение «Броненосца» все вертелось вокруг съемок эйзенштейновского «Броненосца «Потемкин». Забавно: лента о том, как великий киномастер делал свой самый знаменитый фильм, частично снималась в городе, где этот мастер когда-то принял решение, пусть не определившее, но предопределившее его приход в кино. Может, даже в тех же местах.
Справочно
Члены минской ложи «Стелла». Слева направо: Иван Смолин — актер, потом театральный художник. Борис Плетнер — летчик-наблюдатель (штурман) одного из стоявших в Минске авиаотрядов. Анархист по убеждениям, Плетнер воевал за красных, но открыто заявлял, что считает Гражданскую войну братоубийством, имел проблемы с ЧК. В центре — Борис Зубакин. Далее — Павел Аренский, начальник Эйзенштейна. Крайний справа — сам Эйзенштейн.
Заметим, «братьев-розенкрейцеров» Сергей Михайлович описывал ядовито. Скажем, Плетнер у него — «долговязый анархист», «дегенерировавший русский аристократ с немецкой фамилией», Аренский — «неудачник, сын одного из второстепенных русских композиторов». Может, надо делать скидку на то, что все эти люди в 1937-м были арестованы и расстреляны и Эйзенштейн опасался публично признавать былые симпатии?
