Дом над рекой. Довоенный быт в воспоминаниях минчанки
- Подписаться на
Каждый по-своему меряет время. Молодые коллеги-журналисты часто употребляют выражение «в далекие 1980-е» или «далекие 1990-е». Для старожилов даже 1930-е — рядом, это их детство.
Корреспондент агентства «Минск-Новости» прогулялась с Надеждой Станиславовной Прищеповой по Сморговскому тракту, а это, считай, центр города, рядом с Орловской улицей, и она, указывая на старый, расположенный ниже уровня улицы домик, говорит:
— Это дом моей бабушки пани Анны Новицкой. В нем родились отец, его братья. Семья католическая, шляхетская, и отец вынужден был уйти отсюда, женившись на православной мещанке, моей маме Надежде Леонтьевне Кривчик. Ушел в такой же деревянный домик, стоявший в Мопровском переулке, то есть над самой Свислочью, и принадлежавший второй моей бабушке, Юлии. Мать отца невестку так и не признала, и я бывала у нее нечасто. А вот о доме над Свислочью вспоминала всю войну, находясь в детском доме в городе Темникове в Мордовии.
В дом бабушки семья переехала в конце 1930-х из квартиры, которая находилась на месте нынешнего Центрального книжного магазина на главном проспекте столицы. Здесь жили партийные работники. Станислав Новицкий занимал немалый пост в ЦК и имел право на ношение оружия. Пистолет хранился в квартире, и сосед, тоже при должности, однажды попросил Надежду Леонтьевну одолжить ему пистолет, чтобы, как он сказал, попугать крыс, тревоживших его на первом этаже. Доверчивая женщина выполнила просьбу. Сосед через пару часов застрелился. Что случилось потом, Надежда Станиславовна не знает, но семья владельца оружия была вынуждена переселиться к теще в бревенчатый домик над Свислочью. Отсюда семилетняя Надя была отправлена в детский лагерь отдохнуть перед школой, отсюда мама уехала в роддом, чтобы 19 июня 1941 года родить сына. Сюда же 22-го привез жену с новорожденным Станислав Стефанович и сразу ушел на фронт. Детдом отправился на восток, отец погиб в 1944-м при освобождении Польши, а десятилетняя девочка той же осенью вернулась в бабушкин дом.
Бабушка Юлия Кривчик, начало XX века
Отец Станислав Новицкий, 1920-е годы
— В детском доме в Темникове мы жили мечтой о Минске. Нам было хорошо, война сюда не докатилась. Воспитатели, учителя, окружающие нас жалели, берегли, но нестерпимо хотелось к маме в Минск. Июльским днем наш отряд собирал в лугах землянику — сладкую, ароматную, не похожую на нашу лесную ягоду. И вдруг раздались крики. К нам во весь дух летели ребята: «Минск освободили!» Мы смеялись, плакали, прыгали от счастья. К осени приехала мама, забрала меня и еще нескольких ребят. К тому времени ей уже было известно о гибели отца. Вернулись в бабушкин дом над Свислочью. Каким он помнится?
Дом, двор, хозяйство
— Внешне усадьба не отличалась от деревенской. Двор, правда, был разгорожен, чтобы куры, коза или поросенок не пачкали лужайку, предназначенную для хозяев, и не залазили в огород, с которого мы кормились, — рассказывает Надежда Прищепова. — Картошку, лук, зелень выращивали не только для себя. Бабушка продавала редиску, укроп, петрушку у магазина, расположенного неподалеку. Это было подспорьем, потому что маме, работавшей на швейной фабрике, было бы сложно прокормить себя, бабушку, троих малых детей и обязательных в хозяйстве собаку и кота.
Дом, внешне походивший на крестьянский, внутри на него похож не был. Ни лавок-скамеек, ни общих мисок за обедом, ни полатей. У бабушки, до революции работавшей поварихой у окружного судьи, посуда была отменной, к столу подавались отдельные тарелки, блюдца, чашки, до блеска начищенные приборы. Хотя кушанья чаще были обыкновенными: белорусская затирка, холодник, капуста, тушенная с брюквой картошка. При послевоенной бедности бабушка Юлия не могла во всем блеске показать свое поварское искусство. Отдельным ритуалом в семье было чаепитие, для которого в главной комнате на особом столике с мраморной столешницей стоял самовар и сверкали начищенными боками металлический заварной чайник и сахарница. Убранство трех комнат тоже было городским: письменный стол с венским стулом рядом и обитые темно-красным бархатом стулья за обеденным столом, светильники на специальных консолях в прихожей, лампы с зелеными абажурами, диваны с пружинистыми матрасами. В красном углу — трюмо, украшенное вазами. Изразцовая печь, вазоны на окнах, иконы в бабушкиной комнате, перед которыми она коленопреклоненно молилась каждый вечер. Помню тяжелый дубовый комод с множеством ящичков и каких-то резных загогулин. До сих пор мы с братом храним вещи из этого дома: светильники с фигурами Геракла и древнегреческих богинь, статуэтки. А еще отец к рождению каждого из троих ребят покупал подарок. Для меня он купил том стихотворений и поэм Пушкина…
Компания надсвислочских кварталов. Надя — вторая справа во втором ряду, 1940 год
Сад и река
Сад — это первое, что оценила маленькая Надя по прибытии из эвакуации. Ранней осенью в нем были яблоки, сливы и еще гроздьями висела на ветках красная и белая смородина. Верная детдомовскому закону ничего не есть в одиночку, Надя собрала ребятню со всего переулка, привела в сад, и компания мгновенно очистила бабушкины кусты, не ведая о том, что ягоды предназначались на продажу.
Но мудрая Юлия Михайловна не стала бранить внучку, она понимала, что умение делиться гораздо важнее ее мелких доходов. Царицей подворья были, однако, не плодовые деревья, а черемуха, взятая с участка известного в Минске садовода Суходольского. Во время разрухи 1920-х годов он уехал в Польшу, а деревья и кустарники из гибнущего сада разобрали соседи. Кому-то достался кедр, кому-то — яблоня, бабушке — красная и белая смородина, очень урожайная, сочная и вкусная. Красная растет у Надежды Станиславовны на даче до сих пор. И Прищепова, как когда-то бабушка, гордо заявляет соседям: «Ягода у меня отборная, от Суходольского!»
Саженец черемухи был размещен над самой Свислочью. Дерево буйно цвело, вызывая у прохожих желание наломать букетик. На ветках, которым удавалось уцелеть, созревали крупные и на диво сладкие ягоды — утеха ребят и начинка для пирогов.
— Мопровский переулок шел прямо по берегу Свислочи. Наш огород упирался в реку, которая здесь делала поворот. И весной, когда взрывали лед, чтобы он не повредил плотину Комсомольского озера, оглушенная рыба всплывала прямо у наших мостков. Мы притягивали ее к берегу граблями, кочергой, зачерпывали решетом, брали руками и затем отъедались вволю. Часть отдавали многодетной соседке еврейке Малке, она учила меня фаршировать рыбу, делать из нее галки. Малка нас угощала в Пасху мацой. Давала много, целую торбу, и говорила, что ее не обязательно есть сухую, можно размочить и напечь блинов. Но нам так нравилось это хрустящее лакомство, что ни о каких блинах речь не шла.
