Минчанка вспоминает начало Великой Отечественной и первые послевоенные годы в столице

На просьбу поделиться воспоминаниями о судьбах, связанных с Минском, откликнулись читатели. Выпускница 2-й женской школы столицы 1958 года Людмила Белякова передала в редакцию агентства «Минск-Новости» мемуары своей учительницы Инессы Евгеньевны Макарчук.

С согласия автора публикуем отрывки из них.

Инесса Евгеньевна Макарчук (Сосинова) — выпускница этой же школы 1946 года, впоследствии учитель русского языка и литературы в СШ № 2. Автор оригинальных методик преподавания словесности. Ее работа на Всесоюзном съезде учителей в 1960-е годы сравнивалась с деятельностью наставников Царскосельского лицея.

Детская память цепкая, и Инесса Евгеньевна могла бы многое рассказать о Минске 1930-х. Она и планирует это сделать, но первоочередным считает описание военных лет — времени величайшего горя и великого патриотизма, каждая крупица воспоминаний о котором должна стать достоянием истории.

«Война застала нас в поселке Мир, где папа работал первым секретарем райкома партии. Мы с мамой и сестрой приезжали туда только на лето, так как мама заканчивала обучение в мединституте.

Разговоры о войне шли постоянно, даже за обеденным столом. В нашем доме жила также и семья второго секретаря райкома. Он считал, что война начнется вот-вот. Мой отец утверждал, что это провокации, и отправлять нас в Минск не спешил.

Утром 22 июня мы с мамой собирались на рынок, когда по радио выступил Молотов. Мама, такая красивая в своем белом с вышивкой платье, обессиленно опустилась на стул: «Война…».

Мне было 13 лет, и война в моем сознании представала в героических образах Чапаева и Буденного, в песнях о Щорсе и трех танкистах, в пилотках-испанках, которые мы носили в честь испанских борцов.

22 июня над нами летал всего один немецкий самолет. Утром 23 июня очень рано папа отправил нас в Минск. В небе потоком на Минск шли немецкие самолеты, низкий гул их моторов живет во мне и поныне, я отличу его от всех других самолетных звуков. Но дорога в Минск оставалась нетронутой, как и позже шоссе Минск — Могилев. Немцы берегли эту дорогу для себя так же, как и мост через Днепр в Могилеве. Но тогда мы об этом не догадывались и каждую минуту ждали смерть с неба.

Ближе к Минску полчища фашистских бомбардировщиков шли ровными рядами, как на параде; не выбирая цели, сыпали бомбы, на место отбомбившихся тут же прилетали следующие. Город пылал, люди метались в поисках убежищ. Сначала мы прятались в подвале Дворца пионеров, затем в партшколе на улице Карла Маркса. Вскоре во Дворец пионеров попала бомба, подвал был засыпан. Взрослые во дворе нашего дома (улица Ленинская, 19, напротив 3-й клиники, сейчас там Лицей БГУ) вырыли окоп, сверху закрыли досками и впихнули в эту яму всех детей двора, а сами стали в каре возле. Ничего лучшего для детей они, бедняги, придумать не смогли. Так продолжалось двое суток. Жили слухами: Советская разрушена, Ленинская, площадь Свободы тоже, уйти по Московскому шоссе нельзя — мост через Свислочь около электростанции (ныне у цирка), разрушен».

Чем труднее дорога из дому…

«В ночь с 24-го на 25-е пришлось уйти в чем были, без одежды, документов, еды; у мамы на руках пятилетняя занедужившая сестра. Еще уцелели на нашей стороне Ленинской улицы деревянные флигели, двухэтажный каменный дом и за ним теснота маленьких деревянных домиков, упирающаяся в трамвайную линию у самой Свислочи. Идем по Первомайской в сторону моста на улице Ворошилова (сейчас Октябрьская). Она уцелела, как и заводские постройки кожевенного завода и завода имени Ворошилова, на котором папа был когда-то парторгом (ныне завод Октябрьской революции).

Мы уходили по Могилевскому шоссе в поисках леса для спасения, но в первом же лесочке военные отправили нас дальше, предупредив, что утром их будут бомбить.

На рассвете над дорогой на бреющем полете зависли немецкие самолеты, видны были шлемы и даже краги на руках пилотов — они расстреливали идущих по шоссе, спрятаться было негде. Так шли весь день 25 июня до Смилович. Дорога странно опустела, в будке обходчика вместе с нами остались лишь несколько человек, остальные ушли в село в километре от шоссе. Вдруг кто-то крикнул: «Десант!» Выскочив из домика, мы увидели бесчисленное множество белых куполов, людей под ними и какую-то технику. Нас спас автобус, который в это время поменял колесо, на нем мы умчались к Могилеву. Лишь потом поняли, что немцы брали Минск в кольцо. Те жители, которые вышли из города на день позже, выбраться уже не смогли.

В 4 утра за нашим автобусом начал охотиться очередной немецкий самолет. Мы лежали во ржи, пули посвистывали и поднимали фонтанчики пыли у самых глаз, внутри все сжималось от страха и напряжения.

В Могилеве, чтобы попасть в теплушку, надо было влезть в нее во время воздушной тревоги, когда большинство прячется кто где может. У мамы на руках сестра, помочь мне она не может. Я с криками, слезами, цепляясь за все и всех, вползаю в теплушку, стены которой пробивают пули. Отбой тревоги — поезд трогается и застревает на мосту через Днепр. А над нами бой самолетов — жуткое зрелище, страх, что бомбы уничтожат мост и наш поезд на нем.

Наконец мы выезжаем из Могилева. В теплушке — женщины, дети, старики и несколько красноармейцев. Сидят в уголке, ни с кем не общаются.

На первой же остановке в теплушку входят несколько часовых и сразу направляются к красноармейцам. Не говоря ни слова, разрывают на их груди гимнастерку — под ней немецкое белье, по-русски они ни слова. Из всего эшелона извлекли не менее десятка немецких диверсантов…»

Учителя 1945 года

К сожалению, размер газетной публикации не позволяет привести здесь воспоминания о жизни семьи в эвакуации в Саратовской области. Скажем только, что Инесса Евгеньевна адресовала немало теплых слов тем, кто на каждой станции прямо на платформах накрывал столы с бесплатным обедом, предоставлял бани и санпропускники, распределял на работу. В совхозе «Индустриальный» Сосниным дали комнату в общежитии, белье и посуду. На второй день девочка уже работала в полеводческой бригаде. Мама, которую не призвали на фронт из-за малого ребенка, — в госпитале.

Обратная дорога в Минск была долгой. Они остановились в освобожденной деревне Березки Хотимского района, куда мать была мобилизована для борьбы с брюшным тифом.

…тем приятней дорога домой

«Я благодарю судьбу за эти полгода в 1944 году — я увидела настоящую белорусскую деревню, где никогда не ругались матом и здоровались со встречными незнакомцами. Меня научили ткать, жать, молотить, мы добровольно впрягались в плуг, так как в деревне не осталось ни одного коня, а корова была святыней.

Я узнала все обряды, связанные с работами на земле, научилась танцевать народные танцы. Я видела, как мама спасала тифозных больных с помощью зеленого лука. С тех пор я никогда не режу зелень на дощечках — лук надо откусывать или крошить над салатницей — сок его драгоценен. И никогда после я не ела более вкусного хлеба».

Сразу после освобождения Минска врачу Сосиновой предложили организовать там зубоврачебную клинику, хотя сама она была терапевтом.

«И воду Свислочи родные кони пьют…» (В. Лебедев-Кумач)

«Мы добирались в Минск товарняками, нам разрешили залезть на платформу поверх угля. Наконец-то родной город, но мы не узнаем его, вокруг одни развалины. На Ленинской напротив клиники сохранились деревянные дома, затем один каменный и наш — деревянный из нескольких флигелей № 19. Дом жив! Какое счастье!

Заходим, стучим, нас не пускают, выталкивают, маму даже ударили. Как потом выяснилось, многим, у кого уцелели квартиры, пришлось столкнуться с этим. Те, кто остался в оккупированном Минске, занимали жилища ушедших, часто присваивали себе их имущество и не хотели ничего возвращать, приходилось судиться. Впоследствии и захватчик нашей квартиры вынужден был держать ответ в суде. Еще раз я столкнулась с этой семьей, когда их дочь решила вступить в комсомол.

Мы вернулись в Минск в конце июля ночью, а утром уже на своей улице я увидела девушек, похожих на героинь немецких фильмов: зашнурованные корсеты, белые блузки с жабо, юбки пышные, надо лбом коконы. А рядом мы, похожие друг на дружку в своих перешитых из маминых старых платьев нарядах, с косами и с ненавистью ко всему немецкому, даже языку.

Можно представить, что творилось в зале, когда стало известно, что поступающая в комсомол девушка была членом Гитлерюгенда, пела для немецких солдат и была дочерью судимого антисоветчика.

Надо сказать, что этот внешний налет немецкого влияния исчез очень быстро, Минск заполнялся прежними жителями. Но еще долго существовали недоверие к тем, кто остался, и вопрос в анкете: «Где были во время оккупации?»

Люди, у которых жилье не сохранилось, ютились где могли: в частных деревянных домах, сараях, делали в развалинах каморы, завешивая проходы плащ-палатками. Наши учителя жили в школе, директор — в подвальном помещении. Учились при свете маленьких коптюшек, за дровами ездили в лес старшеклассники. В нашей книге «Школа на улице Энгельса» быт этого времени хорошо описан многими авторами.

Помню уцелевшие крупные здания: Дом правительства, Дом Красной Армии, Большой театр, Дом Советов, ЦК, наша 2-я школа. Дворец пионеров разрушен, мы его восстанавливали, у каждого специальная карточка для отметки участия в работах по восстановлению. На площади Свободы уцелело здание моей музыкальной школы, на Комсомольской — 42-я мужская школа.

На улице Ворошилова оставались заводы, частично сохранился мост через Свислочь. На том месте, где сейчас стадион Динамо, — холм, весь в зарослях сирени, мы готовились там к экзаменам. Напротив — в каменном красном доме — жили все писатели, отец моей подруги Рогнеды Кузьма Чорный с семьей, Аркадий Кулешов, а также два Петра — Бровка и Глебка. Цела была улица Белорусская, по ней мы ходили на Червенский рынок».

Военные расчищают от руин квартал, ограниченный улицами Советской, Энгельса, К. Маркса и Ленинской. Фотохроника БелТА (В. Лупейко). 1945 год

Мирные дни

«День Победы помню очень хорошо. Вижу себя бегущей к школе, кричу, а навстречу бегут такие же кричащие люди, плачут, обнимаются, целуются. Занятий в школе нет, всеобщее ликование. Потом дома обед, истерика любимой тети Паши — маминой сестры, которая вернулась с детьми из России и живет у нас. Ее муж Петр погиб. Строчки песни «Это праздник со слезами на глазах» — о наших судьбах. Лежит в моем архиве рукописная книга моих учеников (после окончания Ленинградского университета я вернулась в Минск и стала преподавать русский язык и литературу в своей же школе). Все до единого человека в классе писали о том, как прошлась война по их семьям: в книге есть даже похоронка.

Помню еще трагедию в первые дни 1946 года. В здании Верхнего города, где тогда размещался НКВД, организовали елку для молодежи. Билеты раздали лучшим рабочим, студентам, ученикам старших классов. В середине вечера запахло дымом. На мое счастье, мы с подругой оказались у двери и бросились из зала, а там бушевало пламя, дым застилал глаза, уже нельзя было зайти в гардероб, где тоже все горело. Бросились по лестнице, когда выбежали из подъезда, увидели пылающий 3-й этаж и людей, которые не знали, как спастись.

Запомнилось, что во время танцев приз за костюм Кармен получила яркая очаровательная девушка. Среди прибежавших на пожар кричал ее отец — офицер, только демобилизовавшийся и не видевший дочь с начала войны. Он вернулся домой именно в тот вечер и пошел встречать дочку на площадь. Его не пропустили в здание, девушка погибла, как и другие, в том числе моя одноклассница и учительница начальной школы.

Долго шел процесс над немецкими главарями, зверствовавшими в оккупированной Белоруссии. Завершилось все публичной казнью пятерых преступников при огромном скоплении народа. Нам запретили туда идти, но мы пришли.

Радостью было восстановление Минска, каждого нового здания, каждой улицы. У меня есть фотографии 1957 года: мы, учителя, с учениками 9-го класса закладываем парк около моста через Свислочь на нынешнем проспекте Независимости.

Сначала субботники по расчистке развалин, потом работа по украшению города — везде ученики моей любимой 2-й школы. Мы считаем Минск своим детищем по праву, вот почему с такой страстью наши бывшие ученики бросаются на защиту то ли парка, где срубали деревья под строительство, то ли в осуществление идеи восстановления древнего капища в излучине Свислочи.

Я рада, что таких людей в Минске становится больше; печально, что им есть с чем бороться».