Симпатичная негритянка и хор узников капитала: что писали про Новый год в довоенных газетах

Историки — зануды. Если спросите, как отмечали Новый год до революции, они ехидно ответят, что отмечали тогда, вообще-то, Рождество. А Новый год — постольку-поскольку. Нет, еще Петр I этот праздник официально ввел. И его не забывали, просто особого ажиотажа не было. В историю углубился корреспондент агентства «Минск-Новости».

Лишь на рубеже XIX и XX веков Рождество и Новый год в общественном сознании более-менее сравнялись. Тут еще что важно: Российская империя жила тогда по юлианскому календарю (старому стилю). И выходило, что празднование религиозного Рождества быстро сменялось отмечанием светского Нового года.

«Самурай» и «негритянка»

А раз светского, значит, более живого, веселого, бесшабашного. По крайней мере, такое ощущение возникает, когда листаешь газетные подшивки начала ХХ века. Про Минск пока промолчим — у нас, похоже, обходилось без особых эксцессов. А вот обе столицы гудели вовсю. «Придерживаясь старого обычая, большая часть населения Москвы встречала Новый год с бокалами вина в клубах и ресторанах. Начиная от «Эрмитажа» и «Тестова» и кончая «Стрельной» и «Яром», везде царило оживление и веселье», — это из газеты 1904 года.

Самые колоритные новогодние происшествия, зафиксированные в уголовных хрониках того периода, связаны с одной из главных тогдашних традиций — устраивать по случаю праздника маскарады или просто домашние костюмированные вечера.

Именно на такой маскарад в некоем московском клубе в 1904-м явился самурай. Почти настоящий — раскосый, в кимоно. Им оделся один из гостей, банковский служащий. И все шло замечательно, пока самурай не отправился освежиться в буфет. Где тут же получил в ухо. Ведь шла русско-японская война… И пьяного купца С. при виде вдруг возникшего на пороге врага обуял приступ патриотизма. Началась драка, обоих участников забрали в полицейский участок.

Возможно, там они встретились еще с одним иностранцем. Или иностранкой?

Молодой чиновник Куроев на костюмированный вечер к друзьям решил одеться негритянкой. Чтобы в гостях не тратить время на переодевание, еще дома натянул женское платье, вымазал лицо сажей и в дамских ботиках, пальто и шляпке пошел по городу. Появление на московской улице симпатичной негритянки вызвало ажиотаж. За ней устремилась одна подвыпившая компания, другая… Чернокожая кокетка на тарабарском языке весело отвечала на комплименты, стреляла глазками. Собралась толпа. От греха подальше городовой задержал виновницу (виновника?) столпотворения.

А в 1909-м в Питере молодой сапожник Сафонов на Новый год превратился… в «Новый год». Взял картонный ящик, на нем нарисовал циферблат, прикрутил стрелки, написал цифры «1909», надел на себя и так с друзьями пошел по трактирам. Их встречали с восторгом, угощали. В итоге Сафонов был найден спящим на улице. Репортеры хихикали, что его теперь ждет новый костюм — арестантский халат. В общем, оттягивался народ.

Вопиющий факт

Но вот грянула Первая мировая, и веселуха закончилась. К тому же сухой закон ввели.

В конце 1914-го и сам Новый год попал под раздачу. Случился, как выражалась тогдашняя пресса, «вопиющий факт»: в Саратове военнопленные немцы устроили себе вечер с елкой. Возмущение было всеобщим, и Николай II заявил, что Новый год — праздник вообще нам чужой, зря Петр I его из Германии перенял. А раз так, можно обойтись, особенно в трудную годину. Есть родное православное Рождество, и достаточно. Впрочем, сохранились новогодние открытки времен Первой мировой, так что, надо полагать, совсем уж не упразднили. Или веление государя втихую саботировалось. Что вы хотите — революция надвигалась!

Дед Мороз не пройдет!

Революция в 1917-м и случилась. Дальше — Гражданская война. Не до праздников… Хотя детские рассказы о том, как Ленин приехал на елку к детдомовцам, — отражение реального факта.

Суровые времена для Нового года начались позже, в 1920-е. Иногда говорят, что советская власть его тогда запретила. Нет, прямого запрета не было. Более того, до 1930 года 1 января оставалось нерабочим днем. Просто сам по себе этот праздник, с одной стороны, напоминал о религиозном Рождестве, с другой — не вписывался в разряд революционных. Поэтому его или не замечали, или критиковали как старорежимный, или старались переформатировать на новый лад.

Вот номер белорусской «Звезды» (еще на русском) от 31 декабря 1922 года. В Минске торжественно отмечаются следующие события: четырехлетие Конституции ССРБ (тогдашнее наименование БССР); двухлетие Александровского райкома партии (ныне район улицы Октябрьской), годовщина городского рабфака. Про Новый год — ни слова. Лишь в конце номера — рекламное сообщение о новогоднем базаре в коммерческом отделе минского универсального магазина («угол Советской и Комсомольской, быв. Захарьевской и Богадельной»). Длинный перечень продаваемых со скидкой товаров, таких как «мыло стирочное «Револьвер». Но не более.

Чуть позже стала появляться однотипная хроника: там-то состоялось собрание в честь предстоящего Нового года… с докладом выступил товарищ такой-то… Иногда собрания совмещались с другими мероприятиями. Например, в 1923-м в клубе Профинтерна прошли еще и «октябрины» (новый обряд вместо прежних крестин) новорожденной минчанки Люции Грачевой. Люция — это по-домашнему, полное имя — Революция.

С «переформатированием» выходило забавнее. В наших подшивках мне особых приколов не встретилось, а вот, скажем, в Вятке в 1924-м поставили новогоднюю детскую оперу «Сон Старого года». Начиналась она жизнеутверждающе: на сцену выходил Старый год — «согбенный старик с большим багажом». Он пел: «Пришел конец, и смерть за мною / Давно, давно стоит с косою, / Но за короткий промежуток мой / Я много пережил…» Тут вступал хор рабочих: «Да, пережили мы седьмую годовщину великой революции народной!» Хору рабочих вторили хор красноармейцев и хор комсомольцев, после них запевал хор узников капитала: «Товарищи, зачем про нас забыли?..»

Кстати, узников капитала под Новый год и в Беларуси не забывали — благо те страдали рядом, ведь граница с Польшей проходила недалеко от Минска. В том же 1924-м Минское отделение МОПР (Международная организация помощи борцам революции) собрало 300 рублей на новогодние подарки заключенным белостокской тюрьмы.

Юмористические журналы под Новый год несмешно шутили о вреде религиозных предрассудков и елочных порубок.

Костюм «Рост завода»

Пропустим еще ряд заунывных (с новогодней точки зрения) лет и перейдем к важнейшей для истории праздника дате — 28 декабря 1935 года. В этот день в «Правде» появилось письмо крупного тогдашнего партдеятеля Павла Постышева о том, что неплохо бы нам вернуть детям новогодние елки. Постышев не просто так выступил, а с одобрения Сталина. Фактически это означало высочайшую реабилитацию Нового года.

И все. Словно переключатель перещелкнули. Тон новогодних номеров советских газет резко меняется. Белорусских, само собой, тоже. Это уже праздник наш, советский! На пожелтевших страницах — фото елочных базаров на минских улицах, стихи, поздравления. И, конечно, отчеты о праздничных мероприятиях. Таких как конкурс маскарадных костюмов в Минском клубе имени Сталина (сейчас на месте этого клуба — кинотеатр «Победа», конкурс проходил в конце декабря 1936-го).

Правда, никаких самураев и негритянок там не было. Зато одна работница пришла в платье, оклеенном этикетками образцов продукции своего предприятия. Кто-то оделся шахтером, кто-то — колхозником. А первое место занял инженер завода имени Кирова товарищ Лапидус, явившийся в костюме «Рост завода».

…Только не спрашивайте меня, как выглядел праздничный маскарадный костюм «Рост завода». Сам все пытаюсь представить, да фантазии не хватает.

Справочно

Песенку «В лесу родилась елочка» знают все. Некоторые вспомнят, что ее слова написала поэтесса Раиса Кудашева (1878–1964). Но Кудашева она по мужу. Ее девичья фамилия — Гедройц. Раиса Адамовна происходила из старого белорусского шляхетского рода.