Известный виолончелист рассказал о мистической связи со своим инструментом
- Подписаться на
О своих учителях Мстиславе Ростроповиче и Григории Пятигорском, простудах виолончели и нестандартном концертном дресс-коде прославленный музыкант Миша Майский рассказал корреспонденту агентства «Минск-Новости» в преддверии выступления в Беларуси.
На мой видеозвонок он ответил из своего дома в Бельгии. Днем позже должен был лететь в Нью-Йорк играть концерт в «Карнеги-холл». Тем не менее нашел время для беседы.
– Пару недель назад была в Риге. Главное театральное событие сезона – спектакль Нового Рижского театра «Бродский/Барышников». Эту постановку Алвиса Херманиса обсуждают далеко за пределами Латвии. Вы рассказывали в интервью, что с Михаилом Барышниковым были «однопартийцами» – вместе учились в школе, сидели за одной партой. Его одаренность проявлялась уже тогда?
– Про Барышникова с самого начала говорили, что он исключительно талантливый мальчик. Единственное, о чем все беспокоились, – ему недоставало роста. Но талант, как оказалось, был исключительным настолько, что компенсировал этот недостаток без проблем. Я тоже страдаю из-за того, что роста не хватает, еще бы сантиметров десять… У меня жена высокая – метр восемьдесят. Но, возвращаясь к вашему вопросу, Барышников во всех смыслах талантлив – он очень музыкален, хорошо образован. Много знает о литературе, поэзии, искусстве. Все это важно. Результат в профессии часто зависит от разных деталей, которые, казалось бы, не имеют прямого отношения к ней.
– Вам было 14 лет, когда вы уехали из Риги, где родились, чтобы продолжить учебу в Ленинграде. Уже тогда понимали, что талант нужно развивать?
– Тогда я футболом увлекался, как и мои младшие сыновья сейчас. Пару лет назад был на фестивале в Вильнюсе. Журналисты задавали вопросы. Уточнил: «Знаете, не совсем верно говорить, что я впервые играю в Вильнюсе. Когда мне было 12 лет, играл здесь, но не на виолончели, а в футбол в составе рижской команды». Мой первый педагог понял: если не ушлет меня куда-нибудь учиться, ничего хорошего не получится. И я уехал в Ленинград, где провел четыре важных года моей жизни.
– Вам довелось учиться у двух великих музыкантов XX века – Мстислава Ростроповича и Григория Пятигорского. Ощущаете их влияние?
– Конечно. Очень повезло, что у меня было два совершенно феноменальных педагога. С обоими складывались особенные отношения. С Ростроповичем – длинная сложная история… Он в буквальном смысле слова как второй отец для меня. Родной ушел из жизни, когда ему было 54 года, а мне – 18 лет. У него был рак легких. Держался до последнего, не жаловался, не ходил к врачам, очень быстро сгорел. Это был шок. Узнал о его смерти за три недели до Всесоюзного конкурса исполнителей 1966 года. Вернулся с похорон. Кто-то рассказал Ростроповичу, что у меня произошло. К тому времени я уже получил первую премию на всероссийском конкурсе. Ростропович слышал обо мне, видел на своих мастер-классах, когда приезжал в Ленинград заниматься с аспирантами. Несмотря на то что был очень занят, попросил кого-то купить бутылку водки, посадил меня напротив, и мы ее распили. Минут 40 он рассказывал о своей жизни, об отце, которого потерял в 14 лет, и убедил, что я обязан играть на конкурсе. В память о своем отце.
Григорий Пятигорский – замечательный виолончелист, личность. Легендарная фигура. Учиться у него порекомендовал Ростропович. Но потом, гораздо позднее, я понял, что Мстислав Леопольдович, конечно, ожидал услышать, что после него для меня нет никого. Я же не только поехал в Лос-Анджелес учиться к Пятигорскому, но и потом во всех интервью говорил, что те четыре месяца были лучшими в жизни. Не хочу этим сказать, что как педагог Пятигорский лучше Ростроповича. Это так же нелепо, как утверждать, что как композитор Моцарт лучше Баха. Период, когда учился у Пятигорского, был очень интенсивным в плане общения. Для него это был последний шанс поделиться невероятным жизненным опытом на родном языке, он обожал говорить по-русски. Когда последний раз встретились с Ростроповичем, у нас состоялся серьезный разговор о жизни, и он сказал: «Ты был мне как сын. Блудный сын».
– У вас шестеро детей. Учитесь ли чему-то у них? Старшие стали музыкантами, вы выступаете вместе…
– Я гораздо опытнее в профессии. И очевидно, что они больше могут научиться у меня, чем я у них. Но при этом всегда прислушиваюсь к их идеям. Во время репетиций общаемся скорее посредством музыки, чем слов. Моя старшая дочь, Лили, родилась в 1987 году. В первый раз стал папой в 39 лет – очень ждал этого. Вдруг понял, что все остальное не так важно, как казалось прежде. Был настолько вдохновлен, что хотел отметить это в музыке. Записал 18 медленных пьес и выпустил диск, который оказался успешным. В Европе он вышел под названием Meditation.
– Вы изменили представления о дресс-коде музыканта, который играет классику.
– Много двигаюсь во время игры, слишком много, наверное. Потел так сильно, что с меня буквально лилось на инструмент, под пальцы. Это усложняло жизнь. Было безумно неудобно в концертной униформе – в рубашке, во фраке. И моя бедная виолончель… Ей же почти 300 лет, оригинальный лак. Поэтому начал экспериментировать, пробовать разные варианты. Когда мне было лет 30, выступал в водолазках, в цвет подбирал повязки. В то время в подобных играл знаменитый теннисист Бьорн Борг. Помню, в рецензиях на мои концерты писали: виолончелист а-ля Бьорн Борг. Позже стал сам придумывать дизайн рубашек – свободного кроя, без пуговиц. Когда узнал о феноменальном японском дизайнере Иссейе Мияке, начал заказывать одежду у него. Не претендовал на то, чтобы стать законодателем моды, тем не менее был одним из первых, кто начал выступать не во фраке. Сейчас многие музыканты экспериментируют в этом направлении. Меня часто спрашивают, не был ли мой стиль выражением внутреннего протеста. Подсознательно, возможно, это и так, но не в адрес классической музыки, конечно. Существуют определенные стереотипы. Когда по телевизору показывают симфонический оркестр, где все в черно-белом, как сто пингвинов, молодые люди думают: «О нет. Это не для меня». Еще музыки не услышали, а уже переключили. Видимо, возникают примерно такие ассоциации – снобизм, академизм, что-то старомодное. Если мой стиль помогает разубедить в этом, я рад. Когда семьей переезжали в новый дом, нашел рубашки, которые давно не надевал. Жене и дочке понравились. Заказал сшить такие же, выбрал шесть цветов – по числу виолончельных сюит Баха (смеется). В том, что у меня шесть детей, тоже вижу символическое совпадение. Но с Бахом конкурировать не собираюсь. У него-то было 20 детей. С Бахом никто не может конкурировать ни в каком смысле.
– В интервью, рассказывая о виолончели, на которой играете, вы шутили: «У нас долгий роман». Есть ощущение, что она как живая, со своим характером?
– Существуют какие-то мистические взаимоотношения между музыкантом и его инструментом, которые объяснить трудно. Моя виолончель очень чувствительна. Если я простужен, то она тут же от меня заражается. Реагирует, если устал… Согласен с утверждением, что виолончель по звучанию – самый близкий человеческому голосу инструмент. Всегда пытался учиться у великих певцов. Убежден, что смысл присутствия музыканта на сцене – быть посредником между великими композиторами и публикой. Мы должны пытаться проникнуть так глубоко в музыку, чтобы достичь не только ушей, но и сердца зрителя.
Дополнительная информация
Миша Майский – известный виолончелист, постоянный участник крупнейших мировых фестивалей. В его дискографии более 30 сольных альбомов.
В Минске Миша Майский выступит 21 февраля на закрытии IV Международного фестиваля «Владимир Спиваков приглашает» на сцене Белгосфилармонии. Дирижировать Государственным академическим симфоническим оркестром Республики Беларусь в этот вечер будет Аркадий Берин. В программе фестиваля «Владимир Спиваков приглашает» – выступление Хиблы Герзмавы (сопрано) – одной из наиболее востребованных российских певиц на мировой оперной сцене, «Танго-гала» на музыку Астора Пьяццоллы в исполнении примы-балерины Мариинского театра Ульяны Лопаткиной, музыкально-драматический спектакль «Нежность» Романа Виктюка с Сати Спиваковой в главной роли.
