Жизнь одна, призваний – много. Многогранная личность Николая Чергинца

Ветеран правоохранительных органов, генерал, участник боевых действий в Афганистане, политик, писатель, председатель Союза писателей Беларуси Николай Чергинец вспоминает прошлое и рассуждает о настоящем.

— В список можете добавить еще и Чергинца-футболиста, я ведь серьезно занимался спортом и даже играл за кишиневскую «Молдову», минскую «Беларусь», — лукаво улыбается Николай Иванович. — Уже в годы моей политической деятельности бывший президент Молдовы Владимир Воронин как-то признался, что ходил на матчи с моим участием. Но в первую очередь я минчанин. В этом городе родился, с ним связаны многие годы жизни и, надеюсь, уезжать отсюда мне не придется.

До Великой Отечественной семья Чергинец жила в районе нынешней улицы Максима Танка. Когда же гитлеровцы оккупировали город и начали создавать в тех кварталах еврейское гетто, пришлось переехать на улицу Цнянскую. Именно с ней связано большинство детских воспоминаний писателя.

— Цнянская, 45… Это улица моего детства. Еще несколько лет назад я видел там деревья, что остались от нашего сада. Когда из родного дома нас выселили немцы, мать нашла другой. В одной половине жили мы, во второй другая семья. У матери на руках семеро детей, муж на фронте… а в доме протекала крыша, оконные рамы без стекол. Но в Минске было много родственников, они помогали нам обустраивать этот дом. Помню, нашли фанеру, куски жести, чтобы забить окна, а они от холода не защищают. Постепенно обустроились, жизнь вошла в размеренную колею, если можно так назвать военное время. Жизнь каждого члена семьи висела на волоске. Примерно раз в неделю гестапо делало у нас обыск, поскольку получало информацию, что мы — связные партизанского отряда. И действительно, у нас стоял огромный кованый старинный сундук. А под ним — тайник. Там хранили бланки аусвайсов, части от пишущих машинок для партизанского отряда… Стоило сдвинуть сундук — и всё! Чтобы он был тяжелее, мы сложили туда всё что можно — старые чугуны, сковороды. И даже если немцы его открывали, то с отвращением захлопывали, брезгуя копаться в рухляди.

Запомнился Николаю Ивановичу фонарный столб неподалеку от дома на Цнянской. Фонарь в военные годы не горел, но на столбе всегда висел человек, казненный фашистами. Остались в памяти и походы в гетто, за колючую проволоку которого в гости к подружкам-еврейкам бегала сестра, прихватив за компанию младшего брата. Дети ведь дружили, не задумываясь о национальностях, а в силу возраста не сознавали грозившей опасности.

1986 год, в ходе боевых действий на КП комдив 103-й ВДД П. Грачев и Н. Чергинец. Провинция Кандагар

В годы оккупации город жил впроголодь. Поэтому в памяти Николая Чергинца остались картины того, как мать, получив буханку хлеба с опилками, ниткой делила ее на всех членов семьи. А дети стояли рядом и внимательно следили, чтобы кусочки получались одинаковыми. И вот — Победа! Вернулся с войны отец. На протезе. Конечно, устроился на работу, но заработки были небольшие. А рядом с домом рынок, манящий местных пацанов. И порой ребята уговаривали будущего сотрудника уголовного розыска пойти туда что-нибудь «стырить».

— И я шел с ними, — признается Чергинец, — но, поверьте, не мог протянуть руку, чтобы взять чужое. Говорю это, не красуясь.

И все же в душу Николая Ивановича не менее сильно запали иные картины — восстановления белорусской столицы.

— В послевоенное время люди массово выходили на разборку завалов. Там были и мы, пацаны. Работали с удовольствием, ведь помогали возрождать родной город!

Важным этапом послевоенной жизни для самого Чергинца стал футбол. Тренировались на стадионе «Пищевик» в парке Горького. Деревянные трибуны, под ними раздевалки. Душевой там не было, и летом юные спортсмены мылись прямо в реке. Позже был восстановлен стадион «Динамо», построен «Трактор», где чаще всего и тренировались футболисты.

1961 год, г. Москва, стадион «Динамо». После матча «Динамо» (Москва) — «Беларусь» (Минск) команды уходят с поля. Первым идет Г. Хасин.

— Благодаря футболу я не сошел с нормальной жизненной дороги, как многие мои сверстники, — признается писатель. — Помню своего первого тренера Владимира Ивановича Иванова, без ноги, с протезом. Потом меня взяли в футбольную школу молодежи. Там уже давали стипендию, 800 рублей. И когда я впервые принес домой эти деньги, мать заплакала… Отец был прорабом. Работал на протезе, с костылем, и получал 1 100 рублей в месяц, а я принес такую сумму! Это было значительное подспорье для семьи.

В школьные годы будущий писатель языки не жаловал. Русский изучать ленился. Немецкий попросту не любил — считал его фашистским. Зато сильной стороной Чергинца-ученика оказалась математика. В вечерней школе рабочей молодежи, куда он перевелся, чтобы иметь возможность помогать семье, учились в основном взрослые люди, приходившие на занятия после заводской смены. Они уговаривали способного юношу отвлекать внимание учителя, чтобы тот не вызывал остальных. И бывало, Николай, решив задачу и получив заслуженную пятерку, говорил: а ведь это можно решить еще и вторым способом, и третьим… Учитель слушал, класс радовался.

На заводе имени Ленина Николай Чергинец стал регулировщиком аппаратуры в секретном цехе, где выпускали оборудование для оборонных нужд. И, не имея специального образования, научился работать так, что военпреды у него единственного принимали технику без проверки. В те годы Чергинец уже был кандидатом в члены партии, и однажды райком поручил ему возглавить комсомольский оперативный отряд.

А потом, когда Николай уже вступил в партию, его вызвал первый секретарь райкома: как смотришь, если направим тебя на работу в милицию?

Напутствия от коллектива молодому работнику давали на общезаводском собрании. Доверие коллег новый сотрудник правоохранительных органов оправдал — быстро рос по службе.

— Дело в том, что я отношусь к трудоголикам, — поясняет Николай Иванович. — Если футбол, то играть в полную силу. Если трудиться в милиции, то так, чтобы стать лучшим опером Минска, Беларуси и даже Советского Союза. Порой ночами просыпался и думал: скорее бы на работу пойти. Есть дело нераскрытое, а тут идея возникла, надо ее проверить. Чтобы как можно лучше овладеть профессией, я даже перевелся с факультета журналистики, где учился заочно, на юридический.

Тем не менее окончательно расстаться с журналистикой Николаю Ивановичу так и не удалось. Более того, можно сказать, что именно она направила его на путь писательства. В свое время Чергинец много писал в газеты. Сначала о спорте — отчеты о футбольных матчах, потом готовил и более солидные публикации. И однажды услышал: у тебя хорошее перо, почему бы не попробовать себя в литературе? Так появилась первая книга Николая Чергинца — «Четвертый след» про убийство на улице Цнянской.

— Когда она вышла, я был на седьмом небе от счастья, — признается автор. — Ходил по проспекту и останавливался возле каждого киоска, чтобы за 15 копеек купить свое произведение.

Детективы Чергинца пользовались популярностью. Минчанам было интересно узнавать в них улицы родного города. А коллеги всерьез считали эти произведения документальными, что неудивительно, — их писал человек, знавший все нюансы работы в уголовном розыске. Да и фамилии, черты характеров литературных персонажей напоминали реальных сослуживцев.

1977 год, творческий вечер Н. Чергинца в клубе им. Дзержинского. Слева направо: председатель парткома МВД БССР Журавков, Сульянов, В. Быков, И. Шамякин (выступает), Н. Чергинец, И. Чигринов, А. Кудравец, В. Гниломедов

Абсолютно противоположная ситуация сложилась с романами «Вам — задание» и «За секунду до выстрела», соединившими в себе художественный вымысел с воспоминаниями писателя о военном и послевоенном Минске, личным опытом работы в милиции. И если вымышленные эпизоды детективов принимали за чистую монету даже сотрудники Николая Ивановича, то к подлинным фактам из книги «Вам — задание» некоторые отнеслись с недоверием.

— У главного героя Владимира Славина был реальный прототип — Владимир Михайлович Свиридов, сын подпольщика Свиридова, наборщика первой подпольной газеты «Звязда», изданной в оккупированном Минске, — рассказывает Чергинец. — Для Владимира война началась в 13 лет, в 14 он уже активно сотрудничал с партизанским отрядом, а затем и сам пришел туда, когда гестаповцы арестовали его мать и отца. Был разведчиком, подрывником. И в 14 с половиной лет, когда отряд проводил боевую операцию в районе Воложина, получил пулю в живот. Должен был умереть — от такого ранения тогда, как правило, умирали. Но фельдшер в отряде был смелый и умелый мужик. Из лезвия обычной косы сделал нож, накалил его на огне. В рот пареньку насильно влили стакан самогона в качестве обезболивающего. Четверо мужчин держали раненого, а фельдшер делал операцию. Достал пулю, зашил рану, как мог, и Владимир выжил, воевал до освобождения Белоруссии, а потом его направили учиться в школу милиции.

Когда книга была готова, главный редактор издательства «Беларусь» Щеглов восстал против моего героя — дескать, не мог он выжить. И тогда я пришел к директору издательства с двумя спутниками и попросил позвать главного редактора. Разговор зашел о том же… «Это ложь, вымысел! Я сам был в партизанском отряде, такого не могло быть, он должен был умереть». «Не знаю, как обстояли дела в вашем отряде, — ответил я, — а в том, о котором я написал, не умирали». Показал справку. «А… Тогда за самогон любую бумажку можно было купить», — отмахивался оппонент. И тогда я говорю: «А ну-ка, Владимир Михайлович, задери рубаху!» Одним из моих спутников в тот день был Свиридов, который показал собравшимся свой страшный бугристый шрам. Вот он — Славин! А вторым пришел фельдшер, который сделал ту операцию. Но я все равно забрал рукопись и отнес ее в недавно созданное издательство «Мастацкая лiтаратура», где книга и была издана.

Ю. Чурбанов беседует с Н. Чергинцом. В середине стоят зав. отделом ЦК Компартии БССР Адамович и фотокорреспондент, справа зав. отделом Минского горкома партии Л. Соболевский

Внимание к фактам, уважение к событиям нашей истории и к героям произведений можно назвать отличительной чертой Николая Чергинца. А герои в свою очередь с благодарностью вспоминают писателя, пусть даже на какое-то время окунувшего их в тяжелые воспоминания о пережитом. «Обязательно напишите про Николая Ивановича», — напутствовала меня женщина, ставшая прототипом одной из героинь книги «Сыновья», посвященной белорусским парням, воевавшим в Афганистане.

— В этой книге я хотел рассказать о наших ребятах, которые в 18–20 лет оказались на войне вдали от дома, — рассказывает Чергинец. — Среди них не было подлецов, как можно прочитать у других авторов. Парни честно служили, выполняли свой воинский долг. А еще я задумался о том, что чувствуют родители, дети которых находятся в Афганистане, и постарался максимально точно передать эти чувства. Хотя можно было поговорить с людьми, затем домыслить, добавить эпизоды, подсмотренные в других книгах.

Служил в Афганистане и сам Николай Иванович. Причем попал туда не безусым юнцом, призванным на срочную службу, а человеком «при должности, при погонах». Возможно, именно поэтому и «удостоился» газетной публикации: сбежал, дескать, начальник уголовного розыска республики подальше от нашумевших витебского и мозырского дел.

— На должности советников направляли людей опытных. И только по решению ЦК КПСС. При наличии малейшей червоточинки в послужном списке это было бы невозможно, — комментирует Чергинец. — Дважды я успешно проходил комиссию в Москве, а в это время из Минска звонили в ЦК со словами: он нам самим нужен. И МВД СССР сдавалось. Но в третий раз я сам восстал против этого и потребовал направить в Афганистан. А что касается упомянутых резонансных дел, то когда они совершались, я работал в Минске, Витебским и Гомельским регионами не командовал. А придя на должность начальника уголовного розыска республики, успел разобраться с этими делами до командировки в Афганистан. Добился освобождения невиновных по мозырскому делу, мы нашли настоящих преступников. Писал служебные бумаги по витебскому делу, докладывал, что не те люди сидят, ездил по этому поводу в Москву на коллегию Генпрокуратуры СССР.

***

— Современный Минск люблю весь без исключения, — признается Николай Иванович. — Но, пожалуй, смотрю на него по-своему — вспоминая, сравнивая город прошлых лет с нынешним.

Так, проспект Независимости для меня не просто сталинки, престижное жилье с высокими потолками. В жилом доме возле магазина «1000 мелочей» в годы войны были казармы, там стояли два батальона — чешский и словацкий. К чехам — не подходи! Стреляли, не смотрели, что мы дети. А словаки были добрее. Идет словак с котелком, вроде бы ест. А сам потихоньку выбросит кашу или картошку под проволоку. Мы подбирали и несли домой эту картошку…

В Купаловском театре интеллигенцию, которая признала власть фашистов, собирал на праздники гауляйтер Кубе. И в тот же праздничный вечер немцы могли расстрелять 5 тысяч евреев в гетто. Меня поражают некоторые историки, находящие всему этому оправдание.

После войны мы, мальчишки, не боялись ходить по городу. Нашим районом был участок от площади Калинина до нынешней Октябрьской площади. На моих глазах там строили Дворец профсоюзов, здание музея Великой Отечественной войны. Мы даже помогали перетаскивать экспонаты — среди них попадалось оружие, которое было интересно подержать в руках. А в подвалах разрушенного Политехнического института, теперешнего БНТУ, собирали обрывки медных проводов, которые потом сдавали, чтобы заработать денег.

Но, конечно же, районы Комсомольского озера, улиц Максима Танка и Цнянской для меня особенные. Слишком много воспоминаний с ними связано. Не все знают, что площадь Якуба Коласа раньше называлась Комаровские вилы. В противоположные стороны уходили развилками улицы — на запад нынешние Красная и проспект Независимости, на восток — проспект и улица Якуба Коласа. В годы Великой Отечественной немцы, чтобы запугать население, устраивали на этой площади казни, смотреть которые сгоняли местных жителей. А уже в наше время молодежь в один ужасный день поставила там виселицу, чтобы вешать… книги. Перформанс так называемый. Знают ли его организаторы, что свою акцию они устроили там, где фашисты вешали ни в чем не повинных людей? Помнят ли, что еще живы свидетели событий, до сих пор отзывающихся болью в сердце? Думают ли о том, что к истории родного города надо относиться бережно и уважительно?

Фото Евгения Коктыша и из личного архива Н. Чергинца