Михаил Савицкий: «Искусство — не духовный десерт». К 100-летию со дня рождения художника

В пятницу, 18 февраля, исполнится 100 лет со дня рождения выдающегося белорусского художника, педагога, Героя Беларуси Михаила Савицкого. Корреспондент агентства «Минск-Новости» предлагает еще раз пересмотреть картины М. Савицкого, которые составляют один из самых известных в мире антивоенных живописных циклов «Цифры на сердце», и вчитаться в комментарии автора полотен.

Идею цикла «Цифры на сердце» художник, на долю которого выпало немало испытаний, вынашивал более 30 лет и осуществил в 1974–1979 и 1987 гг. По темам картин, по сложности и масштабности поставленных задач, по изобразительным средствам «Цифры на сердце» не имеют аналогов в мировом искусстве.

20 мая 1979 г. в эфире Белорусского радио Михаил Савицкий рассказал предысторию создания цикла — на тот момент были 10 работ, впервые представленные на республиканской выставке, посвященной 60-летию БССР и Компартии Беларуси. Позже художник дополнил серию еще шестью картинами.

Текст этого выступления на радио вошел в книгу «Сустрэчы ў радыёстудыi» (Минск, «Мастацкая лiтаратура», 1985). Автор книги — писатель Владимир Мехов, который вел популярную в советские годы радиопередачу с таким названием, а позже собрал диалоги с деятелями белорусской культуры и их монологи под одним переплетом.

Сегодня, в преддверии столетнего юбилея, живое слово Михаила Андреевича особенно ценно. Цитируем по книге «Сустрэчы ў радыёстудыi» в переводе с белорусского языка.

Небольшое предисловие: Михаила Савицкого призвали в армию в 1940-м. С первых дней войны он был на фронте. Все 250 дней героической обороны Севастополя оставался ее участником.

А теперь — слово Михаилу Савицкому.

«…Это было через пять дней после того, как сдали город… Севастополь сдали, какая-то часть защитников города держалась около Херсонесского маяка. И я в том числе. Держались до последнего патрона. Затем нас всех по одному выгоняли…

Оказался в лагере военнопленных в Бахчисарае. Потом в Симферопольской тюрьме, оттуда через Херсон был переправлен в Николаевский лагерь. В Николаеве дважды пробовал бежать, но оба раза полиция ловила и возвращала. Этапом направлен был в Германию, в 326-й шталаг, попал на вагоностроительный завод в Дюссельдорфе. В лагере принимал активное участие в организации, потом в руководстве сопротивления. Группа была небольшая, но хорошо организованная. Руководил нами коммунист Георгий Иванович Корнилов. (Интересный человек, известный, особенно молодым — по книге Кассиля и Поляновского «Улица младшего сына» про героя-пионера Володю Дубинина. Корнилов был комиссаром партизанского отряда имени Сталина, воспитателем Володи. После войны Георгий Иванович жил в Туапсе. В 1974 году через Союз художников нашел меня — можете представить, что мы оба тогда почувствовали. До последних дней его жизни мы поддерживали товарищескую связь.)

С Корниловым пробыли в лагере в Дюссельдорфе больше года. У нас собралась отважная группа, действовала она смело, и вагоны, которые мы делали, один за другим возвращались на завод — не выдерживали первых же рейсов. Но вот пришло в лагерь пополнение, в нашу группу пролез провокатор, мы с Корниловым вынуждены были спасаться, бежать. Побег был сложным. Длился почти два месяца. Вначале мы оказались в маленьком городке Гельдерн. Смогли устроиться под видом рабочих из Бельгии на фабрику фирмы «Цанф». Занялись диверсионной деятельностью и тут. Нас снова выследили, снова пришлось убегать. Перебрались в Бельгию. Вызвали подозрение у полевого патруля, и он нас задержал. Из подвала, куда нас бросили, прежде чем выяснить, кто мы такие, нам удалось выбраться. Но другой дороги, как назад в Гельдерн, не было. А там схватило гестапо, и мы были возвращены в Дюссельдорф.

Покатились недели в Дюссельдорфской тюрьме. С нас не снимали наручников, сказали, что мы будем повешены во дворе тюрьмы. Но не повесили — отправили с очень большим для двоих конвоем в пять человек в Бухенвальд.

Бухенвальд — это целая система концентрационных лагерей. Мы сначала оказались в так называемом «малом лагере» — для наиболее опасных, с точки зрения гестапо, заключенных. Но скоро меня перевели в более жуткий лагерь уничтожения — Дора (Миттельбау-Дора. — Прим. ред.). Между собой узники называли его Кровинки. Сюда были согнаны евреи и смертники-политзаключенные. С приближением фронта лагерь Дора был ликвидирован в первую очередь. Вместе с людьми. Только небольшую часть узников перегнали в центральный лагерь. Около тысячи, ну, может, чуть больше человек. В их число попал и я.

Здесь я прежде всего начал искать Корнилова. Нашел. Георгий Иванович был в тяжелом состоянии. Находился в так называемой «доходиловке», где держали тех, кто был еще живой, но вот-вот должен был попасть в крематорий. Я мог Корнилову пособить только тем, что переодел его в свою сухую одежду, а его мокрую надел на себя. Может, потому что он меня узнал, а может, потому что был вытянут из грязи и одет в сухое, но он даже стал на ноги. Я отвел его в другой барак, а сам должен был вернуться к узникам, с которыми меня пригнали из лагеря Кровинки, — только вместе с ними я мог получать пайку хлеба.

Вскоре нас загнали во двор крематория. Я был в Бухенвальде уже целую зиму и знал, что это означает смерть. Однако мне повезло — я стал в конец колонны. Когда нас впихнули в крематорский двор, я оказался около самых ворот. Это меня и спасло. Потому что некоторое время спустя ворота открыли, отсчитали около сотни узников, вывели и отправили в Веймар. Гитлеровцы начали эвакуацию Бухенвальда. Всех узников задумано было уничтожить, а Бухенвальд уже не справлялся с такой нагрузкой. Вот часть узников и отправили в Дахау (концлагерь. — Прим. ред.).

Везли нас по железной дороге. Ранее как-то я поменял пайку хлеба на самодельный ножичек с лезвием-пилкой. По дороге ножом выпилил дыру в полу вагона. Двадцать два человека через эту дыру выскочили (под вагон во время движения состава, представляете!). Когда же по жребию подошла моя очередь, эсэсовцы заметили, что в вагоне явно уменьшилось народа. Меня и еще пятерых узников посадили в вагон-карцер. Отсидел там без еды двадцать один день…

Дахау планировалось уничтожить средствами авиации и артиллерии. Было уже назначено время. Но жена коменданта лагеря сообщила про задуманную акцию командованию американских войск, которые наступали на Мюнхен, — скорее всего, надеялась смягчить себе кару. Американцы ускорили продвижение на Дахау. Только поэтому я и остался живой…

Обращу ваше внимание на такое явление. Все мои попытки сбежать каждый раз делались не из самого концлагеря. Из концлагеря убежать было невозможно: несколько рядов проволоки под током, вышки с пулеметами. Побеги из концлагеря чаще всего провокационно организовывались самими эсэсовцами. Зная назначенное время, охрана перекрестным огнем расстреливала беглецов. А за каждого убитого охранники поощрялись отпуском.

На картине «Побег» жертвы провокации. Потому что это побег в никуда. Узники знали о таких провокациях. Однако оставалась какая-то надежда: а вдруг кто-то проскочит! Не стоял вопрос, что «я убегу». Надо было, чтобы убежал хоть кто-нибудь. Мы считали, что за границами Германии да и в самой Германии не знают про условия в концлагерях, про то варварство и те издевательства, которые устраивали фашисты. Для узников было очень важно, чтобы об этом узнал мир.

В Бухенвальде действовало подполье. Много лет. Во главе его стояли коммунисты. Граждане разных стран. В то время, когда начал приближаться фронт, бдительность эсэсовцев уже как-то стала не той. Подпольщики работали в основном на военном заводе при лагере. Там делались крупнокалиберные пулеметы. Подпольщики искали любую возможность принести в лагерь детали оружия или другой техники, которая могла понадобиться в случае восстания.

Один из связистов, наш советский военнопленный, собрал небольшую радиостанцию. Испытывали ее в канализационных колодцах. И вот подполье назначило время восстания на 11 марта. Накануне всю ночь по той радиостанции подавался сигнал опасности — SOS. Восставшие смогли захватить всю эсэсовскую охрану и освободили более двадцати тысяч узников.

Был в концлагерях распространен такой метод уничтожения, когда сжигали жертв, перекладывая человеческие тела дровами. Потом обливали мазутом или бензином и поджигали.

Красоту убитых людей я противопоставил чудовищности нелюдей-поджигателей…

«Отбор» — это про женский лагерь. Фашисты отбирали здоровых, молодых, красивых новоприбывших девушек. Отбирали для различных опытов, чтобы найти более дешевые способы уничтожения людей. Звериные, нечеловеческие исследования… Работая над картиной, я стремился показать девушек разных национальностей. Если внимательно присмотреться, то можно увидеть и польку, и венгерку, и белоруску, и русскую, и еврейку. Я хотел сказать, что все народы, кроме «арийской расы», фашистами были осуждены на уничтожение.

Для названия, я использовал термин из эсэсовского жаргона. «Летним театром» лагерная администрация называла яму, в которой сжигались люди, отравленные газом. На картине кроме убитых, которых я сделал красивыми, как скульптуры, есть и двое живых. Эсэсовец и узник из зондеркоманды. Прошло много лет, и не все знают о порядках, которые были в концентрационных лагерях. Некоторые, глядя на картину, считают, что узник из зондеркоманды — помощник фашистов. Это не помощник. Это тоже жертва. Зондеркоманды формировались из узников еврейской национальности. Их заставляли обрабатывать покойников, а потом сжигать. И так изо дня в день. Многие люди не выдерживали — сходили с ума. Узники из зондеркоманды в обязательном порядке потом уничтожались как свидетели преступлений. Садистское издевательство над людьми!

Есть и еще одна мысль, запечатленная в картине. Что этот новый порядок, созданный фашистами, страшнее, чем сама смерть…

«Канада» — название также из эсэсовского жаргона. «Канада» — это часть лагеря, куда свозились для сортировки вещи, оставшиеся от людей, загубленных в газовых камерах. Обычно к этим людям фашисты приходили домой, говорили, что те представляют опасность для Третьего рейха и подлежат переселению. На подготовку к переселению давалось небольшое время и разрешалось взять с собой самое необходимое. Люди спешно забирали самое ценное, самое дорогое, что у них было: лучшие вещи, деньги. Надеялись жить! Когда их привозили в лагерь, приказывали раздеться, дескать, надо принять душ, прежде чем разместиться в лагере. А душевые помещения (их вправду строили под душевые) на самом деле были газовыми камерами.

Олицетворение самого святого в человечестве — материнство. Но приказом Гиммлера в женском концлагере Биркенау прежде других уничтожались матери с детьми. Мадонна в искусстве — извечный символ материнства. У меня мадонна возвышенная. Я хотел показать, что можно уничтожить некую конкретную мать с дитём, но то святое, что есть у человечества, уничтожить нельзя…

Картина «Эттерсберг — Голгофа ХХ века» — это о пытках в Бухенвальде. И о мужестве. По обе стороны от ворот в Бухенвальде были помещения — бухенвальдские бункеры. Одиночные камеры, карцеры, в конце узкого коридора — металлическая решетка. Фашисты часто на решетку подвешивали людей. И почти всегда пытка заканчивалась смертью.

«Поющие коммунисты» — это тоже о мужестве. И о преданности идее…

Мой лагерный номер был отправным пунктом для названия цикла «Цифры на сердце». Номер пришивали к полосатой куртке слева, там, где сердце. Картина «Узник 32815» — однофигурная композиция, узник стоит на фоне бухенвальдской решетки с надписью «Каждому свое». Композиция совсем простая. Тем не менее эта работа в цикле была одной из самых тяжелых.

В плену я был молодым парнем и не был художником. Но сейчас, когда я художник, я не мог писать автопортрет парня, каким был в то время. По задумке на этой картине — узник и, можно сказать, он же и художник. Человек, распятый без креста…

Безусловно, я рассчитываю на подготовленного зрителя. Он должен знать хотя бы основы изобразительного искусства. Потому что художник осмысливает явление, он не ограничивается однодневным масштабом, каким-то одним днем, сегодняшним, или вчерашним… Еще одна задача художника — повышение эстетического образования зрителя. Тот, кто говорит, что многие мои работы смотреть страшно, стоит на позиции, которая рассматривает искусство, так сказать, как духовный десерт. Дескать, живопись и все такое — это для отдыха, для подъема настроения и не более.

Между тем искусство сохраняет и радостное, и тяжелое, и трагичное, чтобы человечество не множило зло, чтобы берегло добро, чтобы люди воспитывались в высоких моральных принципах.

Быть национальным — это не значит отражать только те события, что были или происходят в жизни народа, сыном которого ты являешься. Когда я пишу картину на тему, скажем, хлеба, которая мне очень близка и которой я посвятил немало работ, то действие происходит на нашей белорусской земле и персонажи имеют очерченную национальную характеристику. Но серия «Цифры на сердце» — иное явление. В ней затронуты общечеловеческие мотивы. Это касается людей всех стран, всех национальностей. Людей всей Земли.

Я считаю абсолютно нормальным, когда кто-то не принимает мою манеру письма. Но если одни говорят, что у меня отстает форма, а другие, что она слишком новая, «модерновая», то ошибаются и те, и те. Форму диктует содержание. Каждое произведение имеет форму, необходимую для раскрытия сути. Главное для художника — показать человеческое достоинство, показать патриотизм и преданность Родине.

Считаю, что в наше время эти качества проявляются не менее ярко, чем в пору суровых военных испытаний».

Справочно

Михаил Савицкий (1922–2010) — народный художник БССР и СССР. Первый, кому был вручен орден Франциска Скорины. Единственный из художников, кому присвоено звание «Герой Беларуси». Лауреат Госпремий Беларуси (1970, 1980, 1996), Госпремии СССР (1973) и других. Жил и работал в Минске. Почетный гражданин города Минска. В белорусской столице действует художественная галерея, носящая его имя. В жилом комплексе «Минск Мир» год назад появилась улица Михаила Савицкого.

Фотоиллюстрации предоставлены Музеем истории города Минска 

Смотрите также: