Чудом спасся во время войны, стал известным ученым и написал 736 песен. История жизни барда Городницкого

Барду, поэту, герою-геологу доводилось спускаться в океан на 4,5 км, противостоять бандитам, посчастливилось пережить блокадную зиму и избежать гибели в Могилеве в 1941 году. О жизни Александра Городницкого — в материале корреспондента агентства «Минск-Новости».

Два в одном

Вряд ли будет преувеличением сказать, что в судьбе барда, поэта А. Городницкого совместилось, по сути, несовместимое. С одной стороны — ученый-геофизик с мировым именем, доктор геолого-минералогических наук, профессор, заслуженный деятель науки России, главный научный сотрудник Института океанологии имени П. П. Ширшова Российской академии наук. Из своих 89 лет, как он сам говорит, 50 провел на зимовках за полярным кругом. Занимался геофизическими поисками медно-никелевых руд в северо-западной части Сибирской платформы — в Туруханском и Норильском районах. Принимал участие в океанологических экспедициях в различные регионы Мирового океана на судах военной гидрографии. На глубоководном аппарате «Мир-1» погружался на 4,5 км. Как он вспоминал: «Однажды в луче прожектора батискафа появилось странное существо. На меня смотрела какая-то рыба, почему-то стоящая на ногах. А я смотрел через стекло на нее! Такие два идиота из двух миров». Был на дрейфующей станции на Северном полюсе и в Антарктиде.

С другой стороны, Городницкий — бессменный председатель жюри Грушинского фестиваля авторской песни. Его стихи переведены на многие языки мира. По самым скромным подсчетам, он является автором 736 песен. Хит «Атланты держат небо» с 2018 года признан официальным гимном Государственного Эрмитажа. Многие наверняка помнят эти строки:

Когда на сердце тяжесть

И холодно в груди,

К ступеням Эрмитажа

Ты в сумерки приди,

Где без питья и хлеба,

Забытые в веках,

Атланты держат небо

На каменных руках.

Стихотворение написано на паруснике «Крузенштерн» в океане в 1963 году. Правда, автора что-то смутило, и он решил выбросить его за борт. Но пока шагал по палубе, в голове возникла мелодия. Благодаря этой песне в 1968-м его пригласили в творческую группу советской спортивной делегации на X зимние Олимпийские игры в Гренобле! Ради поездки он перенес дату защиты кандидатской диссертации! Забавно, что в Олимпийском комитете поэта спросили, какой он желает получить гонорар. Городницкий выпалил: «Двести рублей!» (полторы зарплаты за месяц). Чиновник выдохнул и намекнул: остальные певцы и актеры назвали цифры в 10 раз больше. И деньги они уже получили!

Всех этих жизненных перипетий могло не случиться, если бы не одно вроде бы обычное обстоятельство: в июне 1941 года в Ленинграде папе 8-летнего Саши вовремя не выдали заработную плату и отпускные…

Палачи и жертвы

Родители барда и ученого родом из Могилева, где у обоих до войны было много родственников: бабушки, дедушки, братья, сестры, их дети. Дед Городницкого работал шорником — изготавливал из кожи и чинил сбрую для лошадей. Эпоха гужевого транспорта еще не завершилась, и он имел приличный доход. Тем более что кроме этого шил сумки, чемоданы, ремни, прочую галантерею в собственной артели. Большая семья не испытывала нужды. Родители Городницкого, Моисей Афроимович и Рахиль Моисеевна, в 1930-е уехали жить и работать в город на Неве. Мать стала учительницей математики, отец занимался созданием навигационных морских карт.

В 1933 году родился Саша. Каждое лето он с родителями приезжал в Могилев и оставался там, наслаждаясь общением с многочисленными двоюродными братьями, сестрами и прочей родней. В июне 1941-го, как всегда, были собраны чемоданы, запланирована поездка. Но Моисею Афроимовичу в профильной организации задержали выплату отпускных. Семья решила отсрочить поездку: не отправляться же без подарков и с пустым кошельком.

А 22 июня началась война. О поездке пришлось забыть. 26 июля 1941 года Могилев захватили фашисты. Вскоре началось массовое истребление евреев. Палачами были айнзатцкоманда 8, 316-й и 322-й полицейские батальоны, 51-й украинский охранный батальон и полицейский отряд «Вальденбург». Только в один день они забили (по другим данным — закопали заживо) 2 273 еврея. На следующий — еще 2 208 человек загнали на территорию завода имени Димитрова (сегодня «Строммашина») и расстреляли. Среди них была вся семья Городницких вместе с детьми и внуками. Ученый уверен: если бы отцу не задержали выплату, они уехали бы в Могилев и тоже погибли бы.

Страшная зима

Тяжелой для Саши стала самая страшная первая блокадная зима в Ленинграде, когда мороз доходил до –40 градусов, в домах не было ни света, ни отопления. Не работала канализация. Главным испытанием оказался голод.

Одно из ярких воспоминаний — пожар в доме. Соседка этажом выше умерла от истощения, а ее печь-буржуйка продолжала гореть, на пол упали угли. Из-за отсутствия воды тушить пламя было нечем. Городские телефоны не работали, поэтому пожарных нельзя было вызвать. Семье пришлось быстро собрать вещи и навсегда оставить свою комнату в коммуналке. Поскольку той зимой ленинградцы гибли сотнями тысяч, новые ордера на комнаты выделяли по первому обращению. А еще мама не отпускала Сашу на улицу, так как ходили слухи, будто какие-то бандиты убивали детей и продавали их мясо под видом телятины на Андреевском рынке. Правда ли это, мы не узнаем.

Весна 1942 года в Ленинграде тоже выдалась холодной. В конце апреля еще шел снег, а Саша Городницкий по замерзшей Ладоге в кузове полуторки ехал с мамой в эвакуацию. Мальчишка, перенесший дистрофию, много позже написал о шофере, увозившем его из ада:

Водитель, который меня через Ладогу вез,

Его разглядеть не сумел я, из кузова глядя.

Он был неприметен, как сотни других в Ленинграде, —

Ушанка да ватник, что намертво к телу прирос.

Он в братской могиле лежит, заметенной пургой,

В других растворив своей жизни недолгий остаток.

Ему говорю я: «Спасибо тебе, дорогой,

За то, что вчера разменял я девятый десяток».

От блокадной зимы осталось еще одно воспоминание — дневник друга и ровесника Городницкого Николая Ремидовского, умершего в феврале 1942-го. Он писал, что ему страшны не мороз и голод, а трансформация людей, которые из общительных и интеллигентных вдруг превратились в волков-одиночек, каждый стал сам за себя. На деле Коле просто не повезло. Разные были люди: одни вырывали из рук старушек хлебные карточки, другие, угасая, осознанно отдавали свой паек чужим детям, соседям по коммуналкам.

Главный прыжок

Парень с матерью добрался до Омска. Там лишь в 1943 году заработали сберкассы, и она смогла снять со счета деньги, которые до войны накопила на пианино для сына. Правда, за них теперь можно было купить только десяток яиц. В 1945-м Саша с мамой вернулись в Ленинград. Отец выжил. Он остался в городе, работал на военном заводе.

За отсутствием гаджетов подростки в ту пору имели не иллюзорно-виртуальные, а материализованные увлечения: собирали марки, занимались фотографией, выпиливали модели планеров. Саша пошел в Студию литературного творчества Дворца пионеров, где знакомили с элементами стихосложения, рифмами, ритмами. Вернее, он отправился с приятелем в изостудию. Но она не работала, а рядом были приоткрыты двери, из аудитории доносились стихи. Городницкий заглянул и узнал: для приема в студийцы нужно принести два стихотворения собственного сочинения, что он и сделал. Группу вел поэт Глеб Семенов. Азы литературного творчества там постигали Василий Аксенов, Борис Никольский и многие другие будущие писатели. Семенов казался подросткам почти стариком. На деле тогда ему не было и 30 лет. Он учил отличать хорошую поэзию от плохой. Перекрестно обсуждали стихи каждого студийца. Так формировался поэт Городницкий, мечтавший стать литератором.

Однако в 1951 году, когда он окончил школу, с его национальностью нельзя было поступить ни на филфак в Ленинградский университет, ни тем более в Литературный институт в Москве. Дело врачей, борьба с космополитами были в самом разгаре. Один из учителей в школе говорил: «Евреи разные бывают. К ним надо присмотреться». И весь класс оборачивался на Сашу. Советская пропаганда делала свое дело: будущий профессор искал в себе пороки и не мог понять, что с ним не так.

Пошел от обратного. Мальчишка военной поры решил отказаться от призвания и мечты в пользу героической специальности. Выбирал не профессию, а образ жизни — экспедиции, риск, чтобы доказать: он не хуже других. И подал документы в Ленинградский горный институт на геологоразведочный факультет. Благодаря золотой медали в школе принимали без экзаменов. Но кто-то придумал, что для зачисления будущий геолог должен прыгнуть с пятиметровой вышки в Гребной канал на Крестовском острове. А он даже плавать не умел. Когда поднялся на верхотуру, посмотрел вниз и подумал: «Зачем мне эта геология?» Повернулся, чтобы с позором удалиться. Доска спружинила, и Городницкий упал в воду. Засчитали, что дисциплина выполнена. На деле это был прыжок в большую жизнь, полную опасностей и рисков.

Стрелял в людей

Ученый шутит, что в определенный период постоянно испытывал чувство раздвоения личности. На Литейный проспект, 4, где располагалось Управление КГБ Ленинграда, его вызывали в двух ипостасях. В отдел на одном этаже — как заслуженного человека, ученого, выполнявшего военные заказы, надежного незаменимого специалиста. Поэтому проблем с выездом за рубеж не возникало. А в отделе на другом этаже с ним беседовали как с антисоветчиком, неблагонадежным поэтом, которого печатать нельзя. Он даже думал, что в большой организации считали, будто Городницкий-ученый и Городницкий-поэт — два разных гражданина!

Возможно, компетентные органы просто выбрали такую тактику.

Обвинения в диссидентстве связаны с тем, что геологические партии, которые он возглавлял, состояли из очень разных людей. Кроме геологов требовались трактористы, рабочие, землекопы. Некоторые выбирали эту работу, так как на ней не нужно было идти на сделку с совестью. Другие просто бежали от советской действительности в Заполярье. Было немало вчерашних заключенных, которым после освобождения не разрешалось ехать в большие города, и они оставались в Магадане или Норильске. От них Городницкий и почерпнул знания о лагерной песне. Но не о блатной романтике, а о тоске и о людях, которые искупали несуществующий грех за ложные доносы. Например, песня «Идут на Север срока огромные» его очень вдохновляла. Однажды вчерашние арестанты, работавшие в его группе, выпив бражки, вдруг запели его песню:

От злой тоски не матерись,

Сегодня ты без спирта пьян:

На материк, на материк

Идет последний караван.

Я до весны, до корабля

Не доживу когда-нибудь.

Не пухом будет мне земля,

А камнем ляжет мне на грудь.

Когда он признался, что песня его, сидельцы не поверили: фраер с материка написал такой душевный шедевр? Отстрадать на кичах надо, чтобы сочинять такое. Кто-то даже припомнил, будто слышал ее в Норильске в 1943 году. Это стало лучшим комплиментом, так как бард сочинил песню в 1960-м. Значит, попал в стилистику!

В связи с большим числом расконвоированных или освобожденных арестантов в тех краях случались разные инциденты. Особенно по причине отсутствия женщин. В 1962 году Александр работал начальником партии под Игаркой. В его группе трудились шесть мужчин и одна девушка повар. В 30 км от них стояла большая буровая партия, в ней — около 30 уголовников. В День шахтера им завезли спирт, они напились и вспомнили о представительнице прекрасного пола из группы Городницкого. На тракторных санях приехали в расположение его лагеря и стали требовать: дескать, отдай девку, тебя не тронем. Впервые в жизни поэту пришлось прицельно стрелять из карабина по живым людям. Но, говорит, никто не пострадал, он лишь посбивал ушанки с голов.

Что же осталось самым пронзительным воспоминанием в жизни ученого, барда, поэта? Однажды телевизионщики снимали фильм о детях блокады. Они привезли Городницкого в Государственный музей истории Санкт-Петербурга. Отвели его в помещение, стилизованное под комнату в коммуналке времен войны с заклеенными крест-накрест окнами, железной кроватью, буржуйкой, чайником и черной тарелкой радио на стене. Предложили присесть и, сказав, что сейчас вернутся, удалились. Комната была типовой, похожей на ту самую, из детства. Вдруг из радиоточки раздался знакомый ему с восьмилетнего возраста голос: «Воздушная тревога!!!», прозвучала сирена. Из глаз поэта покатились слезы, вплоть до истерики. Подсознание словно сбросило прожитые годы, и он очутился в аду января 1942-го. Оказалось, все это время его снимали скрытые камеры. Злой, циничный креатив. Морально ли это? Извиняясь, ему объяснили, что пытались найти истину в восприятии блокады человеком, пережившим ее. Как резюмировал событие сам Городницкий, вспомнив Платона: «Верь тому, кто ищет истину, и не верь тому, кто ее нашел».