Виктор Мартинович и тайна третьего слова: интервью с известным белорусским писателем

О писателе Викторе Мартиновиче говорят много и спорно.

Кто–то — с восторгом, как о «надежде белорусской литературы», кто–то — как об удачном менеджере, продающем проект «имени себя», о книгах которого через пару лет забудут. Разница между этими людьми не всегда, но чаще — поколенческая. И немного гендерная: молодые девушки приходят от Мартиновича в восторг значительно чаще, чем все остальные. Корреспондент «СБ» побеседовала с молодым писателем.

Но если Виктор Мартинович — это действительно проект, то удачный: его книги выходят не только в Беларуси и России, но еще и в Германии, его пьесу ставят в Австрии, он начал сотрудничать с крупнейшим в мире издательством Random House. Если это не успех, то что? Тогда почему мы спорим о нем больше, чем радуемся тому, что современную белорусскую литературу узнают за рубежом?

Чтобы попробовать это понять и, конечно, выяснить тайну третьего слова, я и встретилась с Виктором Мартиновичем. Была уверена, что он назначит встречу в минской кофейне: по его книгам нетрудно проследить изменения кофейных вкусов автора. Время романтической любви к макиато, похоже, прошло. Он взрослеет, книги его становятся более зрелыми. Он производит впечатление нервного рефлексирующего интеллигента, и теперь уже не поймешь: он действительно такой или это оказавшаяся удачной, а потому прижившаяся поза.

Готовясь к интервью, я прочитала все его книги (и оказалась первой такой журналисткой) и надеялась, что отгадала тайну третьего слова, заданную автором в «Мове». Но если вдруг вы, как и я, думаете, что третье слово в белорусском языке, которое обозначает любовь вместе с «любiць» и «кахаць», это «мiлаваць», вы ошибаетесь. Но Мартинович не скажет правильный ответ: он призовет прочитать книгу еще раз. А потом еще раз и еще — пока не найдете. Так же — перечитывать — он советует поступать, если вы — случается! — его книги не поняли. Мне это кажется самонадеянным: в наше время, когда значительная часть людей не перечитывают (а то и вовсе не читают) классику, надеяться, что именно твои книги будут читать снова и снова… Но он уверен в себе и своей литературе. Таким, наверное, и должен быть писатель, иначе — зачем?

Мне интересно все, что делает Виктор Мартинович, но, признаюсь честно, не слишком нравятся книги, которые он пишет. Как публицист он нравится мне куда больше, но это, конечно, дело личного вкуса. В Европе во многом именно по нему судят о современной белорусской литературе — нравится это кому–то здесь или нет.

— На одном из сайтов, где выложены для скачивания ваши книги, вас называют «графоманом со связями». Какие должны быть у графомана связи, чтобы его напечатали в Европе?

— Должен признаться, что за свою жизнь я получил больше отказов, чем контрактов.

— Подозреваю, что этим может «похвастаться» практически каждый писатель.

— Многие опускают руки после двадцатого отказа.

— А вы оказались более настойчивым?

— Да, мне казалось, что то, что я написал, стоит публикации.

— Знаете ли вы, кто ваши читатели?

— Понимаете, у меня нет приемника обратной связи. Я могу видеть своих читателей, когда проходят чтения. Приходит много людей, и они очень разные. Много молодых, но всякий раз удивительно видеть состоявшихся, взрослых людей, которым я, кажется, ничего не могу сказать о мудрости жизни. Со временем я понял, что у каждого романа свой круг читателей и читатели «Мовы», наверное, даже не любят читателей «Озера радости».

— А чем отличаются ваши читатели в Беларуси и Евросоюзе?

— В ЕС на чтения приходят три категории граждан. Первый тип — это охотники за автографами. У нас таких людей нет, а на Западе это очень распространенная мания. Их можно распознать по тому, что во время собственно чтений их глаза мертвы. А вот когда начинается автограф–сессия, они вбиваются в первую десятку. Вторая категория — это такие интеллектуалы с большой буквы И. Дамы с тонкими запястьями и в бриллиантах. Они прибивают интеллектом. Встает такая и говорит: «Ну вот в «Паранойе» мотив отца и Эдипов комплекс». И Лакан, и Кундера. И я узнаю много нового о том, что имел в виду. Сначала я пытался говорить, что на самом деле имел в виду, но со временем понял, что надо просто с загадочной улыбкой Сфинкса соглашаться, это меня обогащает. Ну и третий тип — это тот читатель, которого я мечтаю выпестовать в Беларуси. То есть совершенно адекватный, все предельно точно понимающий человек, который задает вопросы, которые бьют прямо в сердце.

— Например?

— Ну, например, один русскоязычный человек спросил насчет «Озера радости»… Я тут, наверное, даже какую–то тайну выдам, но… Он сказал: «Вот тут все смеются над Брюлем, над вашей игрой с Брюлем, но почему же вас никто не увидел за другим персонажем? Вы же там на самом деле есть». Да, есть, но никто не увидел. В Германии вообще задают очень тонкие вопросы, касающиеся мелких деталей, которые рассыпаны по тексту в качестве пасхальных яиц — таких загадок для умных.

Я подозреваю, что герой, которого Виктор называет «моим прототипом» — археолог, но не рискую сказать вслух: вдруг ошибусь, как с третьим словом, из «Мовы»? Это же «загадка для умных».

— У вас есть тема белорусскости, которую вы все время развиваете. Эта тематика не только в романах, она везде. Когда в Европе вы встречаетесь с читателями, разговариваете с издателями — как они представляют себе белорусскую литературу и культуру? Мы для них интересны как люди из совершенно непонятного мира или?.. Как мы им интересны?

— Ну в лучшем случае они думают, что Беларусь — это республика Советского Союза. Если вообще что–нибудь слышали. Мне представляется, что мы с вами, Инесса, являемся представителями 10–миллионной культуры, которая до сих пор не осознает себя в качестве культуры. И мне кажется, то маленькое, что я могу сделать для этой культуры — я же не для денег это делаю, я же стремлюсь оставить некий след (запомните эти слова, они в нашей встрече главные. — И.П.), — это, в общем, создать некую читабельную, интересную, захватывающую, глубокую литературу, которая рассказывала бы этой культуре о самой себе. Я воспринимаю это в таком ключе. Мне кажется, это очень важно. Я стремлюсь дополнить уже существующий проект советской Беларуси некой постсоветской Беларусью, которая пока просматривается как архипелаг каких–то зачастую смешных, зачастую глубоких, но никому не известных текстов.

— Тогда вопрос про Франциска Скорину и 500–летие издания Библии. Неожиданно для себя я недавно выяснила, что в Праге, где Библия и была издана, практически ничего об этом не знают. Для меня это неприятное ощущение: что в Европе не знают о многих вещах, которые для нас, белорусов, принципиально важны. А ведь Скорина — европейского масштаба личность. Почему так получилось, что наших героев не знают?

— Потому что мы на протяжении трехсот лет были сначала поляками, потом русскими, потом снова поляками, потом снова русскими, потом советскими, и чувство гордости за свое из нас выветрилось. Слава богу, у нас есть 25 лет независимости, и слава богу, за эти 25 лет ощущение своей земли под ногами начинает заражать нас вниманием к своему.

— Вы читали в Базеле лекцию о белорусской литературе. Почему им это было интересно?

— Я приехал в Базельский университет по приглашению Общества преподавателей русского языка Швейцарии. Собрались преподаватели, люди, которые живут, рассказывая о важности и уникальности русской культуры. Так что когда я получил это приглашение, у меня было два варианта. Можно было категорически отказаться, сказав, что не надо путать белорусов и русских. Но это был бы эксклюзивный шаг. А инклюзивный — прийти и объяснить. Я решил именно так и сделать. Но поскольку у меня что–то вздрогнуло внутри от этого приглашения, я решил выпендриться. И сделал это эффектно: я написал лекцию на английском языке. Это был короткий экскурс в историю белорусской идентичности, культуры и литературы. И я увидел невероятную заинтересованность. И я, мне кажется, повлиял на то, чтобы несколько из этих людей, помимо интереса к русской культуре, занялись бы еще и белорусской.

— Однажды вы сказали, что зависть — национальная черта белорусов. А вы сами чему–нибудь или кому–нибудь завидовали?

— Мне кажется, единственная вещь, которая действительно достойна зависти, это уровень мастерства и таланта, которых тебе никогда не достичь. Потому что все остальное ты можешь получить, если прекратишь завидовать и начнешь направлять свои усилия в этом направлении. А вот степень одаренности… Ну вот, например, однажды я видел чтение Виктора Жибуля. Виктор Жибуль, белорусский поэт, читал несколько своих произведений, и я понял, что ни на одном языке мира никогда так не напишу. Когда я читаю других моих современников, я понимаю, что они одарены больше, чем я. И я, конечно, этому завидую.

— Многие ваши мечты сбылись. Хотели быть писателем — стали. Теперь будете издаваться в крупнейшем мировом издательстве. О чем еще мечтаете?

— Я хотел увидеть свою пьесу на сцене (премьера спектакля «Карьера доктора Рауса» состоялась в Республиканском театре белорусской драматургии). Я мечтаю увидеть фильм по своей книге, хорошо сделанный. Очень жду этого момента, и это мечта. Один немецкий режиссер сейчас взял в производство «Озеро радости», и съемки ведутся в Ошмянах — месте, где я родился. Но, в общем, мне кажется, что мечты творческого характера — это не мечты и не грезы, а, скорее, планы. Их нужно формулировать так, чтобы они реализовались.

И еще в одной мечте признался Виктор — побывать в Венеции в декабре: «Чтобы было промозгло и мерзко, чтобы рано темнело, чтобы шел снег с дождем и ни в одном из отелей меня никто не ждал». Венеция, чтобы рано темнело… Я вспомнила Иосифа Бродского… Пожелаю Виктору удачи. И всем нам тоже: потому что чем больше белорусских писателей публикуется за рубежом, тем больше там о нас — непохожих на других — узнают. А это именно то, что всем нам, белорусам, нужно.