Все пылало, а в огне гибли люди. Чем жил Минск во время фашистской оккупации

Через что прошли жители столицы БССР в годы фашистской оккупации — в материале корреспондента агентства «Минск-Новости».

Первые страшные дни

Об этом мне рассказывала моя мама — Маиса Владимировна Наранович. В июне 1941-го ей шел 11-й год.

Она вспоминала о том, как 24 июня город сильно бомбили. Сначала горел железнодорожный вокзал. Кругом царили паника и ужас, все пылало, а в огне гибли люди. Дом моих дедушки и бабушки стоял на ул. Осоавиахимовской. Она располагалась примерно в получасе ходьбы от современной диспетчерской станции «Дружная» в сторону ул. Московской. Пытаясь спастись от бомбежки, бабушка с двумя детьми (Маисой и Анатолием) бежала к родственникам в деревню, которая находилась недалеко от Минска. Части Красной армии еще оставались в столице БССР, но спешно покидали ее. Надолго в деревне не остались. Вернулись, не зная, жив ли их отец и муж, уцелел ли дом. Картина предстала страшная: кругом полыхало, лежали останки человеческих тел. По случайности почти вся улица, где жила мама, сохранилась. Затем мощная волна бомбардировок снова накрыла Минск — били по центру города. Бабушка уже не пыталась бежать. Прятались в подполье дома и там пережидали налет. Страшный сон, который никак не заканчивался… Столица была в руинах.

Вернулся дедушка. Привел двух молодых красноармейцев —они не успели эвакуироваться. Выйти из города оказалось невозможно, на подступах к нему стояли гитлеровцы. Дед переодел солдат, отправил их гимнастерки в костер. Рано утром он вывез парней за пределы Минска в повозке, спрятав под сеном (он работал на сенной базе). Дальше они выбирались сами. Остались ли ребята в живых, неизвестно. По словам мамы, еще несколько недель в оккупированном городе немцы ловили красноармейцев. Патруль заставлял всех встречных мужчин и особенно юношей снимать головные уборы. Голова бритая — значит, красноармеец. За это ожидал расстрел на месте или концлагерь.

В разрушенную столицу 28 июня вошли фашистские танки. Бомбежки уничтожили водоснабжение, транспорт и другие коммуникации. Оккупанты занимали уцелевшие здания в центре. Командование, штаб и комендатура разместились в Доме правительства, который чудом сохранился. В оперном театре расположились конюшня и хозяйственные части…

…Это были 1970-е. В оперном мы с мамой слушали «Травиату». Рядом сидели туристы из Германии и громко обсуждали спектакль. Мама знала немецкий язык, и ей что-то не понравилось в их обсуждении. Она стала говорить мне, но так, чтобы они услышали: «А во время войны, Марина, в этом театре фашисты устроили конюшню». Иностранцы сразу смолкли и прислушались, а та продолжила: «На этой сцене были грязь и навоз, а гримерки служили стойлом для лошадей».

Конечно, туристы не виноваты в том, что произошло много лет назад. Однако шрамы от той войны не зарубцевались на душе моей мамы.

Средневековая реальность

Июнь 1941-го стал лишь началом испытаний, с которыми пришлось столкнуться минчанам.

— С первых дней оккупации создали юденрат, — вспоминала мама. — Горожане смутно понимали, что это такое. Рядом с нами жили евреи, мы хорошо соседствовали. Однажды их спешно вывели из дома и погнали вдоль улицы, где шла колонна людей с наспех собранными узлами и чемоданами. Я и мои подруги увидели в той группе наших одноклассниц. Те помахали нам рукой, и колонна исчезла за поворотом. Нам показалось это странным. Вечером соседка рассказала: их куда-то вывозят и расстреливают. Было страшно.

Потом в Минск, на Товарную, начали прибывать поезда. Оттуда выходили хорошо одетые люди с чемоданами, слышалась польская и немецкая речь. Оказалось, евреи из Западной Европы. На станции их осматривали, детей и стариков отправляли в одну группу, людей молодых и сильных — в другую.

Везде по городу расклеили приказы о создании гетто. Всех евреев, а также членов семей от смешанных браков обязывали явиться в юденрат для постановки на учет. Осенью 1941-го в столице для охраны гетто находились не только наши полицаи, но и литовские, украинские. Они были невероятно злобными, их умели узнавать сразу.

Вдоль разрушенного стадиона «Динамо» по всему его периметру стояли виселицы. Убитых не снимали неделями, и минчанам приходилось идти прямо под повешенными.

— Мне казалось, что я попала в средневековую реальность: холодную, злую и мрачную, — делилась она. — Горожане ютились в полуразрушенных зданиях и голодали. Поскольку наша семья до войны жила в частном доме, у нас имелось собственное хозяйство. Отец, предчувствуя тяжелые времена, забил двух кабанчиков. Мясо засолили, сложили в бочки и спрятали в погреб. Позже перезахоронили их в яме сарая и прикопали землей. На какой-то период это отсрочило голод. Когда оккупанты пришли с ревизией продуктов, им удалось забрать лишь пару-тройку кур.

Учились выживать

— Но и это не все беды. Возвращаясь из школы, я с одноклассницами могла нарваться на облаву, — вспоминала мама. — Однажды так и случилось. Молодежь отлавливали для отправки в Германию на принудительные работы. Хотя нам было всего по 13 лет, одна из подруг оказалась рослой, не такой худой, как остальные, и подошла. Меня, маленькую и щуплую, отпустили… Мы учились выживать.

Однажды мама и бабушка навестили родственников в деревне под Минском.

— За три года недоедания вареная картошка с кусочком настоящего сливочного масла показалась деликатесом! Вкус запомнила надолго, — рассказывала она. — Мама осталась у родственников, а я возвращалась в столицу одна. На посту у входа в город ко мне начал приставать немец охранник. Спасло, что ноги у меня быстрые. Вырвалась из его лап. Бежала так, что и шлагбаум, и фашист остались далеко позади, в сумерках он потерял меня из виду. А вот о другом немолодом гитлеровском солдате мама говорила хорошо. Тот тихо стучался в нашу калитку и, когда я подходила, протягивал мне маленькую шоколадку из собственного пайка. Вероятно, я напоминала ему дочь, которая ждала его в Германии…

Били за малейшую ошибку

Мой дед с раннего утра до позднего вечера трудился на сенной базе. Домой приносил несколько кусков хлеба и по горсти зерна в карманах. А бабушка, красавица и модница до войны, теперь кружила по рынкам и окрестным деревням, меняя свои платья, меха и золотые украшения на продукты. Подспорье — небольшой огород, хотя из-за упавшей бомбы от него осталась только треть. Дедушка понемногу засыпал зияющую чернотой яму, но все же удавалось вырастить овощи, картошку и зелень.

К слову, бабушка до войны считалась отменной портнихой. Она придумывала и шила подвенечные и свадебные платья. Была очень востребована. Теперь ее швейная машинка Singer трудилась над бурочками (бурки — разновидность теплых сапог из ткани с ватной прослойкой или другим наполнителем). В годы войны из-за невозможности достать лучшее минчане покупали эти стеганые матерчатые сапожки, обували на них резиновые галоши и так переживали холод. Бабушка шила их из всего, что могла найти в доме. Бурки получались отличными. Беда в том, что патрульные могли снять их с прохожего. Человеку приходилось бежать в одних носках или портянках.

На следующий день он опять шел заказывать бурки у бабушки.

Брату мамы в то время исполнилось 16 лет. Чтобы его не угнали в Германию, Анатолий пошел учеником на ремонтный завод. Он и мама собирали гильзы. Делал из них нехитрые зажигалки. Ими на рынке приторговывала бабушка. В один из дней она не вернулась домой. Дед искал жену по всем участкам и комендатурам. Выяснилось: ее взяли, когда она обменивала свое последнее нарядное платье на самогон, чтобы выменять его на продукты. Бабушку отправили в каталажку. Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы дед не нашел алчного полицая. Он вызволил супругу из-под ареста за кусок сала.

Оккупационные власти открыли школы. Мама до войны училась в Минской школе № 1. Тем не менее при новом порядке имелась и новая программа. Из знаний школьники должны были получить минимум, положенный будущим рабам. Белорусский язык, азы русского и арифметики. А вот немецкий преподавали серьезно. Каждый день его вбивали ученицам с розгами. Да-да, в школе для девочек ввели физические наказания! Злющая немка, выписанная из Германии с целью обучить белорусов языку цивилизованных господ, била за малейшую ошибку. За невыученный урок — розги до обморока. С 15 лет девочки сдавали кровь. Несмотря на то, что они были худыми и бледными от недоедания, такая процедура являлась строго обязательной для всех.

Освобождение

Маме запомнилось, как зимой 1944-го на станцию Минск-Товарный прибыл поезд с итальянскими солдатами, отказавшимися воевать на стороне Германии. Их оставили на несколько дней в вагонах, на морозе. Мама с бабушкой слышали, как они грустно пели свои мелодичные песни. Через время стало тихо. Замерзли… Мама говорила, что все жалели их. Жалели всех — и наших, и евреев, и итальянцев…

Наступил 1944-й. Город снова бомбили — уже наши. Все понимали: Красная армия на подходе и скоро конец оккупации. Фашисты спешно отступали, партизаны перерезали им пути отхода из столицы, сжигая мосты и переправы. Утром 3 июля 1944 года советские танки ворвались в Минск. Люди выбегали на улицы, встречая освободителей. Из гетто вышли чудом уцелевшие несколько пленников. До войны в городе проживали 250 тысяч человек, к концу оккупации осталось 50 тысяч. 16 июля по освобожденной столице маршем прошли исхудавшие и заросшие, но такие гордые партизаны. Народ наблюдал за этим парадом, с восторгом смотрел на людей со странным оружием в руках и с наградами на груди. В Минск прибывали новые отряды партизан. Они разбивали палатки, приводили себя в порядок. До окончания войны было далеко, но белорусская столица праздновала победу и избавление от гитлеровской оккупации.

Читайте также:

РУИНЫ СТРЕЛЯЛИ… Что подвигло 18-летнего Николая Кедышко создать подпольную группу

«Улица героя». Смотрите 10-серийный проект агентства «Минск-Новости», посвященный освободителям

Бельского, Тимошенко, Бурдейного… Какие улицы во Фрунзенском названы в честь Героев Советского Союза

От летчицы до кинорежиссера. Как Герой СССР Евгения Жигуленко 5 раз смело меняла свою жизнь

Доватора и Ермака. Какие еще улицы в Центральном названы в честь героев Великой Отечественной