Заведующий кафедрой биофака БГУ: «Общество не понимает, для чего нужны ученые»
Произошедшая в 1990-х и начале 2000-х годов утечка мозгов заметно сказывается на состоянии отечественной науки.
Многие талантливые 35–50-летние белорусские ученые трудятся за пределами страны. Беларусь заинтересована в том, чтобы вернуть их. Однако, завоевав место под солнцем на чужбине, сложно в 40–50 лет еще раз начинать жизнь заново – уже на исторической родине. Хотя ученые – люди особого замеса…
Вадим Демидчик в свои 42 года считается одним из ведущих мировых специалистов в области исследования ионных каналов и рецепторов растений, одним из создателей современной теории роста растительной клетки. В 2011-м Вадим Викторович был избран ассоциированным членом Британской академии высшего образования.
В 2000-м, будучи кандидатом наук, он эмигрировал в Великобританию. Добился там заметных успехов. Однако пять лет назад принял решение вернуться в Беларусь. Причем не с пустыми руками. Он привез на родной биофак оборудование лаборатории, которую создал в Эссексе. Уже здесь защитил докторскую диссертацию и возглавил кафедру клеточной биологии и биоинженерии растений на биофаке БГУ.
Конкурс в 400 человек на место и комната в гараже
– Что подтолкнуло вас к решению уехать за границу?
– Состояние отечественной науки 90-х годов прошлого века даже трудно с чем-то сравнить. Зарплата профессора составляла 70 долларов, ассистента – 40. А у меня уже была семья, родилась дочь. Как жить? Пробовал заниматься бизнесом, но в те времена это было небезопасно. Хотелось остаться в науке, и меня привлекала возможность поработать на Западе. Пропуском послужили публикации в зарубежных журналах. Моя первая серьезная статья вышла в 1997 г. в США. Я был замечен западными коллегами, и это позволило мне выиграть стипендию для Центральной и Восточной Европы Королевского общества Великобритании.
– Что было самым тяжелым для вас в Великобритании на первых порах?
– Большая проблема для всех наших сограждан за рубежом – языковая. Переводить и читать я мог, а вот разговорный английский приходилось подтягивать в экспресс-режиме и ценой огромных усилий. Западная наука устроена так: сначала ты пишешь заявку и надо, чтобы твоя идея очень понравилась и заинтересовала, иначе денег тебе под нее не дадут. Так что английский обязательно должен быть на высоте.
– А в бытовом, материальном отношении как вы себя ощущали?
– Сначала мой научный руководитель помог временно устроиться в колледже. Приехал я в январе, и в комнате там ночью было минус 2 градуса. По утрам на подоконнике замерзала вода. Потом подыскал комнату размером 8 квадратных метров, но с отдельным санузлом и крохотной кухней. Располагалась она в переделанном гараже, и тем не менее два года я платил за это жилье треть своей стипендии. Из-за постоянного холода и сырости начал болеть. И как только позволила зарплата, снял дом. На его оплату стабильно уходила половина заработка. За первые 5 лет пребывания в Великобритании мой доход увеличился примерно в 2–3 раза. А коммунальные услуги выросли в десятки раз.
– Однако на научном поприще у вас там все очень удачно сложилось. Что обеспечивает успех эмигранту на Западе – одаренность, работоспособность, или есть место еще и везению, конъюнктуре?
– В топовых вузах Великобритании пробиться иностранцам крайне тяжело. Аристократическое лобби не слишком их жалует. Хотя даже в Кембридже уже около 20 % заведующих лабораториями – эмигранты, но 80 % – все-таки местные, преимущественно выходцы из аристократии. В Эссексе ситуация более демократичная.
Конечно, у меня были серьезные публикации, именные гранты, неплохая тематика исследований (занимался изучением ионных каналов), что оказалось востребованным в тот период. Я подходил по возрасту для заведования лабораторией. Но все равно, чтобы получить это место, пришлось выдержать конкурс в 400 человек. В результате мне удалось получить в Великобритании госработу, с которой там практически невозможно уволить, и стабильную (пусть и не очень большую по английским меркам) зарплату. За такие места в этой стране идет колоссальная борьба. Что касается должности директора исследовательского центра – это общественная нагрузка. Она никак не влияла на статус и зарплату.
Страна, у которой нет своей науки, кормит чужую
– В чем отличие белорусской науки от западной?
– Основное отличие – в направленности. За рубежом прикладные исследования проводят в специальных лабораториях при коммерческих и индустриальных компаниях. А в университетах занимаются на 99 % фундаментальной наукой. Для внедрения в практику имеются парки научных технологий, то есть своего рода Силиконовые долины, где ученые могут внедрять свои идеи за деньги частных фирм. Но университет обычно внимательно следит, чтобы сотрудники не слишком увлекались коммерцией. То, что приносит прибыль, государство там не финансирует. Все прибыльные проекты автоматически продают частникам, будь то проведение рутинных анализов или уборка мусора.
Вообще же везде в мире у науки одна глобальная проблема: общество не понимает, для чего нужны ученые. Это вина школы, телевидения, Интернета. И это не на пользу ни обществу, ни фундаментальной науке. А ведь именно ученые придумывают все, что потом создают производители. За любым товаром, будь то компьютер или таблетка, всегда стоят научные открытия. Страна, у которой нет своей мощной фундаментальной науки, кормит чужую науку, а значит, и чужую экономику. Страна, которая копирует чужие знания и технологии, вторична в своем развитии и зависит от других государств. Тем не менее обычному гражданину трудно понять, почему исследования в области ионных каналов не менее важны для Беларуси, чем, к примеру, открытие нового супермаркета или запуск электрички «Штадлер».
– Чего, по-вашему, не хватает нашей науке для более динамичного развития?
– В плане инфраструктуры нужно, конечно, обеспечить доступ всем студентам и ученым к информационным системам и базам данных Thomson Reuters (Web of Science) и Scopus. В нашей академической библиотеке есть платный (!) доступ в Web of Science, чего, безусловно, недостаточно для европейской страны. С доступа в эту базу данных вообще начинается любой западный научный центр или университет. И это позитивно сказывается на развитии науки. Необходимы подписки на профильные научные журналы по тем направлениям, которые у нас развиты. Да, дорого, но без этого нам грозит отставание. Сейчас один из самых неприятных для меня моментов – покупка реактивов. Из-за посредников они стоят в 3 раза дороже, чем в Великобритании. Там реактивы для научных целей университеты приобретают напрямую – у производящих фирм и без налогов, без предварительных списков и заказов на год вперед. Нам необходимо создать подобную систему.
Другая проблема – базовое оборудование, мебель, кондиционеры в лабораториях. Это тоже все дорого, но должно полностью обновляться хотя бы каждые 10–20 лет. Отдельная тема – система поддержки аспирантов. За рубежом на каждого из них выделяют грант, который расходуется на книги, реактивы, участие в конференциях… В общем, несмотря на огромные позитивные перемены в белорусской науке, ее инфраструктура еще далека от западных образцов. И здесь большой резерв повышения эффективности труда наших ученых. Да и зарплату надо поднимать. Из-за нее многие и эмигрируют.
– Знают ли в Великобритании хоть что-то о Беларуси?
– Конечно, общаясь с рядовыми британцами, я сталкивался иногда с глупостями типа белых медведей на наших площадях и ушанок, в которых мы якобы ходим круглый год. Но все же большинство знают имена: Александр Лукашенко, Виктория Азаренко, Марк Шагал…
Дорога домой
– Вы добились успеха за границей. Что же подвигло вернуться на родину?
– Я не планировал оставаться в Великобритании навсегда, постоянно думал о возвращении. Ощущать себя всю жизнь эмигрантом не хотел. Все равно ведь там постоянно чувствуется нехватка родного языка, культурной среды. По большому счету, всего того, чего хотел, я добился. Передо мной встал другой вызов – попробовать сделать что-то в своей стране.
– Как отнеслись к вашему возвращению на биофаке?
– Я не прекращал сотрудничество с родным факультетом. Руководство университета и коллеги помогли в перевозке оборудования моей лаборатории в Минск. Если бы не такое отношение, я бы вряд ли вернулся. Хотя, не скрою, сталкивался на родине и с завистью, непониманием.
– Вернувшись, вы наверняка материально потеряли. Не пожалели о своем решении?
– В зарплате потерял существенно. Во многих отношениях мне пришлось здесь строить все заново. И какие-то сомнения, правильно ли поступил, вернувшись, меня иногда посещали. Но пока верю, что все сложится. На кафедре мы уже начинаем получать серьезные результаты, публикуем работы в зарубежных научных изданиях. Успели подготовить несколько монографий. В общем, выходим на мировой уровень. В прошлом году получили проект Евросоюза, на что было потрачено много сил. Пока нам не хватает оборудования для исследований в области прикладной науки, которые помогут зарабатывать деньги и приносить прямую практическую пользу.
– А за рубежом вам тоже приходилось думать об экономической составляющей научной работы?
– Сначала пребывал в убеждении: там о финансировании у ученых голова не болит. А вот когда стал заведовать лабораторией, открылась правда. Руководителям везде приходится сильно напрягаться, чтобы найти способы заработать деньги для научных сотрудников, аспирантов, на проведение исследований.
Уроки Запада
– За что вы благодарны тем 12 годам, которые провели в Великобритании?
– Большую часть того, что знаю и умею, обрел именно там. Лучше осознал свое место в науке, понял, как должны быть устроены наука и высшее образование, чтобы давать наибольшую отдачу.
Убедился в том, что мы – абсолютные европейцы, что наша культура, образование не уступают британским, а в целом и превосходят их. Плебейского комплекса преклонения перед Западом, которым страдают некоторые наши соотечественники, у меня нет. Я считаю: наши студенты в своем большинстве сильнее, умнее английских. И вообще, белорусам нужно молиться на наши детсады, школы, здравоохранение, коммуналку.
– Каков самый главный урок, полученный вами на чужбине?
– Не сдаваться. Даже когда кажется, что тебе уже не подняться, нужно вставать и идти дальше.
Фото автора