Имя держали в тайне. История фотографии казни минской подпольщицы Марии Брускиной
- Подписаться на
Фото казни гитлеровцами юной минчанки Марии Брускиной было одним из документов обвинения на Нюрнбергском процессе. Но в СССР долгое время не называли имя героини. Подробности — в материале корреспондента агентства «Минск-Новости».
Искупила вину
Весна 1997 года, Мюнхен. В городской ратуше открылась передвижная экспозиция «Преступления вермахта. 1941–1944 годы». 800 фотографий, сделанных во время массовых казней, в которых принимали участие солдаты и офицеры вермахта. Выставку организовал Гамбургский институт социологических исследований. За первые несколько дней ее посетили 86 тысяч человек.
Аннегрит Айхьхорн
Журналистка Аннегрит Айхьхорн всю жизнь, со слов матери, считала своего отца Карла Шайдеманна (на фото казни внизу слева), офицера вермахта, порядочным человеком, погибшим в 1943-м под Вязьмой. Тем более что вермахт не признали преступной организацией на Нюрнбергском процессе, в отличие, например, от СС. Несмотря на чувство вины, взращенное в сердцах послевоенного поколения немцев, многие наивно верили, что вермахт не терроризировал мирное население, а только воевал против армий.
В очередном зале ратуши Аннегрит увидела, что у одного снимка собралось много людей. Издали было видно: в центре фотографии — юная девушка без фамилии в аннотации к снимку. Ей набросили на шею петлю, а вокруг суетятся немецкие офицеры. Она подошла ближе, и вдруг в одном из палачей узнала своего отца. Женщина потеряла сознание.
Вскоре в газете «Зюддойче Цайтунг» появилась статья под названием «Мой отец, военный преступник». Клаудия Майхельбек, подруга Аннегрит, писала с состраданием. Публикация вызвала неожиданную реакцию неонацистов. В обществе стали упрекать Айхьхорн за излишнюю рефлексию, мол, чего страдать из-за чужих преступлений, совершенных полвека назад. Но чувство вины не отпускало ее… И журналистка повесилась — в искупление вины перед той самой неизвестной девушкой в центре снимка.
На родине, в Минске, она тоже оставалась неустановленным лицом многие десятилетия. Так и значилась в тексте мемориальной доски на доме № 14 на улице Октябрьской: «Девушка (фамилия не установлена)». Как подобное могло произойти? Ведь фото ее казни, а их, как позже выяснилось, было несколько, с разных ракурсов, впервые опубликовали 11 августа 1944-го в «Комсомольской правде» в статье Константина Тренёва «Утехи палача». Они стали одними из тысяч улик на Нюрнбергском процессе. Демонстрировались в фильме «Обыкновенный фашизм» Михаила Ромма. Публиковались в других газетах и исторических изданиях в доказательство преступлений нацистов.
Осознанный риск
Девушку звали Мария Брускина. Она родилась в Минске в 1924 году. Ее мама в то время — товаровед Управления книжной торговли Госиздата БССР. Маша — типичный подросток своего времени, беззаветно преданная советским идеалам. Она была пионервожатой, потом комсоргом. В газете «Пионер Белоруссии» от 18 декабря 1938-го разместили ее снимок и ставили в пример как отличницу, активистку 28-й минской школы.
21 июня 1941-го она кружила в вальсе на выпускном вечере. 10 классов остались позади, впереди — поступление в вуз. Сперва думала о медицинском, потом остановилась на политехе.
Всё изменилось 22 июня. Через 6 дней город был оккупирован. Девушка еврейской национальности знала об отношении гитлеровцев к своим соплеменникам. Осветлила темные волосы перекисью водорода. Носила еду и воду в концлагерь «Дрозды», образованный в июле. В нем в первые месяцы войны содержали 100 тысяч военнопленных и 40 тысяч гражданских. Им требовалась помощь. И вчерашней школьнице удавалось, минуя конвой, помогать заключенным.
В августе увидела: Белорусский политехнический институт обнесли колючей проволокой. Думала, там сделали еще один лагерь. Оказалось, лазарет для пленных, куда Маша и устроилась в качестве медсестры, назвав при приеме на работу чужую фамилию. Ухаживая за советскими ранеными военнопленными, познакомилась с работавшей там Ольгой Щербацевич, ее сестрой Надеждой, братом Петром Янушкевичем и 15-летним сыном Володей. Все они были членами подпольной группы. В ней также состоял рабочий вагоноремонтного завода Кирилл Трус.
Мария Брускина до войны
Через знакомых в городе Брускина добывала для раненых перевязочные материалы, лекарства, одежду. Но главное, спрятав в вещмешке, смогла пронести в лазарет фотоаппарат. С его помощью изготавливали поддельные документы и справки. Переодевая в гражданскую одежду красноармейцев и вручая им фальшивые аусвайсы (удостоверения), подпольщики устраивали побеги из госпиталя, выводили узников из города. Мария во всем оказывала содействие, сама была проводником. Многие из тех, кто бежал, добирались до партизанских отрядов. Другим удавалось перейти линию фронта и найти свои части.
Подпольщики собирались на квартире Щербацевичей. По воспоминаниям выжившей супруги Труса Александры Владимировны, бывала Мария и у них дома. Приносила шрифты для листовок.
По одной из версий, во время очередного вывода пленных решили разделиться на тройки. В группе Ольги шел ее сын Владимир и спасаемый от плена красноармеец Борис Рудзянко. У деревни Драчково Смолевичского района они попали в засаду, и Рудзянко на допросах выдал всех подпольщиков, которых знал. По другой версии, 14 октября Щербацевич с сыном вывели Рудзянко из города, но по дороге он сбежал, вернулся в немецкую комендатуру и начал давать показания. Возможно, был завербован заранее.
Он только снимал
Ольга Щербацевич
За 12 дней в тюремной камере Мария не назвала нацистам свое имя и фамилию, чем спасла родственников от расправы. 26 октября с Кириллом Трусом и Володей Щербацевичем ее провели по городу под конвоем. На груди висела табличка: «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам». Под присмотром офицеров вермахта каратели 2-го литовского батальона майора Антанаса Импулявичуса (после войны укрылся в США) повесили тройку героев на арке ворот дрожжепаточного завода. Там, на нынешней улице Октябрьской, сегодня мемориальная доска. В этот день в Минске казнили 12 человек. В Александровском (тогда Центральном) сквере повесили Ольгу Щербацевич. В сквере на пересечении современных улиц К. Маркса и Ленина казнили политрука Леонида Зорина. Там же — сестру Ольги Надежду и брата Петра. Была казнь и на Комаровской площади (ныне площадь Якуба Коласа). Всё делалось для устрашения населения. Для наибольшего эффекта от акции из Каунаса вызвали профессионального фотографа с командой помощников, которые с разных ракурсов запечатлели все расправы, для дальнейшего распространения снимков в прессе на оккупированных территориях.
В годы войны в Минске работала фотомастерская этнического немца Бориса Вернера. Туда и заявились каунасские «фотохудожники» с пленкой. В мастерской подрабатывал проявщиком Алексей Козловский. Он сделал дубликаты фотографий и спрятал их в подвале в большой жестяной банке. Алексей и в дальнейшем дублировал снимки, собрав около 3 тысяч свидетельств зверств нацистов. А после освобождения города передал их советским властям. Благодаря этому кадры обнародовали.
Уже в 1960-е журналист, расследовавший историю Марии Брускиной (к нему мы еще вернемся), нашел того самого фотографа из Каунаса. Вот как он описывал встречу: «Мы приехали в Литву, пришли к этому человеку. Звучала музыка Шопена — медленно вращался долгоиграющий диск. На стенах висели великолепные фотопанно — работы хозяина дома.
— У меня самая полная фототека, связанная с оккупацией. Вот, пожалуйста…
И мы увидели десятки, сотни, тысячи страшных кадров, сделанных в фашистских лагерях, тюрьмах, за колючей проволокой гетто. Смотреть на это было невыносимо…
— Мне велели, я и снимал. Не стрелял же — снимал. Что вы на меня так смотрите?! — не выдержал он. — Я снимал по приказу. Наконец, я искупил свою вину. Я сделал прекрасную съемку об освобождении Литвы Советской армией. Моя выставка экспонировалась в Москве!
Мы ушли от него, попрощавшись сквозь зубы и не подав руки».
Вспомнить всё
В первые послевоенные годы супруга Кирилла Труса официально опознала мужа на снимках казни. В начале 1948 года оставшиеся в живых одноклассники Марии, видевшие ее на фотографиях в газетах с подписью «неизвестная», написали письмо руководителю республики Пантелеймону Пономаренко с просьбой предать огласке имя Марии и увековечить ее память. Но ответа не последовало. Позже стало ясно почему. В стране разворачивалась борьба с космополитами, «враждебно настроенными к патриотическим чувствам советских граждан». Кампания была явно антисемитская. Делать еврейскую девушку символом минского сопротивления опасались. К тому же в первые послевоенные десятилетия партия наказала созидать, а не скорбеть по прошлому. Существовал официально признанный минский подвиг — уничтожение гауляйтера Кубе. Еще другие примеры доблести. На местах отмечали героев, подобных Константину Заслонову, Вере Хоружей. Но история подполья долго оставалась противоречивой, не выясненной до конца. Правда, судебная система работала исправно. Предатель Борис Рудзянко в 1951 году был осужден за измену Родине и приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.
Только в 1965-м было решено вернуться к забытым именам и наградить всех отличившихся подпольщиков, нарабатывать доказательства массового подвига населения белорусской столицы. Поскольку по-прежнему оставалось много белых пятен, картину сопротивления города призвали воссоздать историков, журналистов, литераторов. Мгновенно на снимке был опознан 15-летний Владимир Щербацевич. Его и Кирилла Труса посмертно наградили орденом Отечественной войны I степени. А Марии словно и не было.
Лучше поздно
Попытки идентифицировать девушку на страшном фото всегда совпадали с различными политическими кампаниями. Яркий тому пример — 1968 год.
Лев Аркадьев
Тогда в Минск приехал журналист газеты «Труд» Лев Аркадьев для встречи с Еленой Мазаник. Той самой, что участвовала в уничтожении гауляйтера Кубе. В музее Великой Отечественной он увидел известный нам снимок, на котором двое мужчин являлись установленными лицами, а полная достоинства девушка была отмечена как неизвестная. Лев Аркадьевич поклялся провести расследование. И уже 24 апреля в «Труде» вышла его статья «Бессмертие», в которой указывались полное имя и фамилия Марии. В те же апрельские дни в «Вечернем Минске» опубликовали материал Владимира Фрейдина «Они не стали на колени» на ту же тему. В июле в «Труде» вышла совместная публикация Фрейдина и Аркадьева «Повесть о Маше».
В ЦК КПБ хотели юридического расследования. Тогда неутомимый Аркадьев подключил журналистов радио «Юность», предав историю еще большей огласке. Личность Маши подтвердила директор школы, в которой училась Брускина, 19 ее одноклассников, двоюродный дядя Герой Социалистического Труда народный художник СССР скульптор Заир Азгур.
На основании изученных материалов, довоенных фотокарточек ее личность официально подтвердил ведущий московский эксперт-криминалист подполковник Кунафин. Все показания свидетелей были записаны на магнитную пленку и запротоколированы. Документы подали в Институт истории партии при ЦК КПБ. Но снова Маша оказалась несвоевременной героиней. В ответе утверждалось, что документы не являются достаточным доказательством принадлежности Брускиной к подпольной группе. На деле девушка стала заложницей новой политической ситуации, прошедшейся катком по расследованию. После случившейся накануне ближневосточной Шестидневной войны отношения между СССР и Израилем были разорваны. Совет Безопасности ООН резолюцией № 247 объявил Израиль страной-агрессором. Потом был следующий этап прений вокруг «еврейского вопроса» в СССР. В 1970-е началась поэтапная массовая эмиграция. В такой ситуации новая героиня войны тоже оказалась нежелательной. Но Аркадьев продолжал действовать. Вышла его повесть «Неизвестная», потом переизданная много раз. С жалобами и требованием рассмотреть дело он дошел до генерального прокурора СССР.
Затем наступила горбачевская эпоха. Новые герои стали ни к чему. Старых сбрасывали с пьедесталов. А в 1990-е и того сложнее. Там уж точно было не до героев переставшего существовать государства. В этот период история Маши вышла за пределы бывшего СССР. В 1997 году Мемориальным музеем холокоста Марии Борисовне Брускиной присуждена медаль Сопротивления. 7 мая 2006-го в Израиле в Кфар ха-Ярок ей установили памятник. 29 октября 2007-го в Иерусалиме одной из улиц дали имя 17-летней подпольщицы. А 29 февраля 2008-го Минский горисполком принял решение № 424, на основании которого на доме № 14 на улице Октябрьской в текст мемориальной доски внесли ее имя и фамилию. 1 июля 2009-го у проходной минского дрожжевого завода, там, где казнили Марию Брускину и ее товарищей, открыли новый памятный знак.
Еще материалы рубрики:
Сгоревшая звезда. Как сложилась жизнь актрисы Ирины Метлицкой
Ловил рыбу с Хемингуэем, пил виски с Керенским. Журналист Генрих Боровик отмечает день рождения
Как уроженец Витебская Вениамин Цукерман участвовал в создании атомной бомбы
